Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 5. Евреи в Октябре и немного позже

Глава 29.

Кто гнал евреев и прочих «инородцев» к большевикам?

Доносятся вести о еврейских погромах, избиении племени,

без разбора возраста, вины, пола, убеждений. Озлобленный

обстоятельствами жизни ищет виновников своих неудач,

чтобы сорвать на них свои обиды, горе и страдания…

Православная Русь, да идет мимо тебя этот позор.

Помни: погромы это бесчестие для тебя, бесчестие для Святой Церкви

Патриарх Московский и всея Руси Тихон,

«Послание чадам Православной Российской Церкви», июль 1919 г.

Заголовок данного раздела позаимствован мной из статьи [57] Валерия Каджая, которая называется «Кто погнал евреев к большевикам?». Я только заменил «погнал» на «гнал», поскольку это был не единовременный акт, а длившийся столетиями процесс, продолжавшийся и во время самой Гражданской войны. И по понятным причинам я добавил к евреям прочих «инородцев».

«Инородцы», или «чужаки», как их чаще называл Кожинов, внесли существенный вклад в становление и укрепление советской власти в России. Термины эти неточны и имеют оскорбительный оттенок: поляки, латыши, евреи на момент Октябрьского переворота были подданными Российской империи, но дело тут не в терминологии. Каджая справедливо отметил, что Русская революция была не только социальной, но и национально-освободительной, и именно этого «не понимал» Кожинов, считая евреев, латышей или поляков «чужими», как бы случайными, даже «незаконными» участниками драмы.

Но нам скажут: постойте, как вроде бы выяснилось, большевики были не революционерами, а контрреволюционерами, и борьба красных с белыми (продолжателями дела Февраля) была борьбой контрреволюционных сил с силами революции. И именно Временное правительство провозгласило равноправие всех народов России. Так почему же на стороне красных собрались не только русские охломоны, но и еврейские, польские, латышские и прочие, а на стороне белых были практически одни русские люди? Почему к русским белым не присоединились белополяки, белофинны, белолатыши, белоевреи и т. д. (я пользуюсь советской терминологией).

С белоевреями мы разберемся отдельно. А вот белополяки, белофинны, белолатыши, белоэстонцы, белолитовцы – они, конечно, были не за красных, и даже готовы были поддержать русских белых в борьбе против них, но… при условии признания независимости их стран: равных прав в империи им было недостаточно. Имели на это право, не меньшее, чем венгры, чехи, сербы и прочие бывшие подданные Австро-Венгерской империи. Вероятно, они догадывались о том, что их равноправие в России не будет долговечным.

В главе 22 было показано, что Кожинов клевещет на белых генералов, когда пишет, что они под давлением Запада готовы были «раздавать» куски империи. Дело обстояло ровным счетом наоборот: красные были готовы (до поры до времени) признать чью угодно независимость, а белые категорически отказывались это делать. Вот и остались в одиночестве. Охломонам всех народов независимость не была нужна, их больше привлекало «кто был никем – тот станет всем!», а большевики «стать всем» обещали охломонам всех стран и народов, вот те и собрались под их знамена.

Мы приводили такое суждение Шульгина: «Погром без причины не бывает». Но и революционность не бывает беспричинной. Тут начнутся крики: вы оправдываете месть!? А я снова обращусь к Шульгину [14, стр. 54-55]: «Многие участники Белой борьбы помнят, конечно, что заставило их пойти „под знамена“: революция оскорбила глубокие тайники души — нечто святое, нечто запрятанное до поры до времени, но что вырвалось вдруг пламенем наружу. Скрежеща зубами шепталось: если и это стерпеть, то уже нельзя называться человеком». Не буду сейчас останавливаться на том, что имел в виду под «святынями» Шульгин – скорее всего, как обычно, свои монархические «фантики», – но большевики, взяв власть, действительно начали творить такое, что никакой уважающий себя человек не мог и не должен был терпеть. Я, напротив, не раз на протяжении данного сочинения выражал недоумение по поводу того, как могли пойти в услужение большевикам тысячи русских офицеров и генералов. Самое поразительное состоит в том, что они пошли на это, по сути, ради тех же дорогих Шульгину «фантиков»…

Но другие подданные Российской империи давно имели от чего «скрежетать зубами». Могли ли поляки забыть, как зверски русские войска трижды подавляли их восстания за независимость?

Что касается латышей, я хотел бы привести объяснение их революционности из статьи [94] Петра Карпова, тогда члена Верховного Совета РФ. Статья стала ответом на публикацию «Стучкины дети» крайне злобного русского шовиниста Дмитрия Галковского. В главе 12 мы писали о его злобной позиции при описании попыток организации еврейской самообороны от погромов в начале ХХ века. На сей раз он излил свою желчь на латышей и на Латвию, которую он назвал «самым мелким, самым подлым и самым глупым государством Европы». Карпов, в частности, рассказал, что именно в Латвии в период между мировыми войнами спасалась от советской власти его семья истинных русских интеллигентов и патриотов. А вот и упомянутое объяснение: «В событиях 1905 года следует искать корни революционности латышей. Здесь, в Лифляндии, были самые унизительные и жестокие порки в ответ на крестьянские восстания…»

Но пора нам обратиться к евреям. Шульгин, видно, считал, что у других народов святынь нет: евреям достаточно того, что они «хлеб кушали» (см. главу 6). Никоим образом не оправдывая большевистских охломонов любой национальности, надо сказать, что у еврейских охломонов было больше того, что их толкало к большевикам, чем у русских. Доказательством этого могут служить первые 17 глав данной книги. Ну, а были ли белоевреи? Российские евреи не могли как белополяки или белолатыши, воспользовавшись моментом, вступить в борьбу за свое национальное государство. Как и многие образованные русские, образованная часть еврейства быстро поняла, что такое большевистская власть, и подалась в эмиграцию. Выше мы уже писали, что из двухмиллионной российской эмиграции того времени 250 тысяч составили евреи. Кстати, по этому поводу что-то не слышно криков, почему их так много эмигрировало – в три с лишним раза больше их процента в населении России.

Были и евреи, которые вступили в борьбу с большевиками. Солженицын рассказывает о некоторых из них [5, том 2, стр. 112-114] и заключает: «Печально, что их оказалось мало, как и всей соединенной белой силы в Гражданскую войну». Если всех «оказалось мало», что же винить евреев? Тем более, что в «белой силе» их никто не ждал. Историк Самсон Мадиевский сообщает [39]: «В первом масштабном акте гражданской войны - известном "ледовом походе" с Дона на Кубань под водительством Л.Г. Корнилова в январе 1918 года - участвовали и добровольцы-евреи. Однако вскоре эта часть еврейства оказалась в странном положении непрошеных и нежеланных союзников. Над ними глумились, их унижали, а подчас убивали свои же товарищи по оружию. В конечном счете это вынудило главнокомандующего "Вооруженными силами Юга России" А. И. Деникина уволить офицеров-евреев в запас, а солдат изолировать в отдельные запасные роты».

А Шульгин пишет [14, стр. 76]: «Если бы в рядах Белого Движения оказалось бы столько евреев, сколько их было в „революционной демократии“ или же в свое время – в „конституционной демократии“…» А я думаю, надо было сначала создать евреям такие же, как для всех, условия службы, а уже затем считать, сколько их в Белых рядах. Помните его высказывание о том, как после прихода к власти большевиков зачиналось Белое движение, – то высказывание, которое, приводя выше, мы закончили словами: «Скрежеща зубами шепталось: если и это стерпеть, то уже нельзя называться человеком». У Шульгина оно имеет продолжение (стр. 55): «Чтобы сохранить в себе человека, люди ринулись в ряды под песню:

„Смело мы в бой пойдем за Русь святую...“

Увы. Так как в том лагере, откуда шли нестерпимые оскорбления и заушения, заправилами и вдохновителями, словом, „спинным хребтом“ оказались евреи, то сама собой сложилась и вторая часть песни:

„И всех жидов побьем. Сволочь такую...“

Это звучит терпко; но из песни, говорят, слова не выкинешь. А она, песня, в свое время распевалась на всем пространстве „Вооруженных сил Юга России“».

Могли ли евреи «сохранить в себе человека», участвуя в движении, на всем пространстве которого распевалась эта песня? Шульгин прекрасно знал, что дело песнями не ограничивалось (стр. 48): «Разве мы не знаем горькой трагедии отдельных евреев, поступивших в Добровольческую Армию? Над жизнью этих евреев-добровольцев висела такая же опасность от неприятельской пули, как и со стороны „тыловых героев“, по-своему решавших еврейский вопрос».

Шульгин и сам понимал шаткость своей позиции. Он писал (стр. 77): «Затронуть эту тему, это значит еще раз завести сказку про белого бычка: потому ли евреи „такие“, что к ним „так“ относятся? Или же к ним „так“ относятся потому, что они – „такие“?» Или еще (стр. 79): «Белые не могли не понимать, что если выдернуть евреев из игры, то Красные рассыплются. Против этого утверждения можно спорить сколько угодно. Но вот что бесспорно. Если это и не соответствует действительности, то все же убеждение, что это именно так, твердо укоренилось в Белых умах. И именно оно определило Белую психику в отношении еврейства. Отсюда – антисемитизм Белых».

То есть человек допускает, что дело, возможно, не столько в реальной роли евреев в большевистских злодеяниях, а в сложившемся убеждении на этот счет, но, несмотря на это явное сомнение, сам-то он действовал, исходя из представления, что эта роль евреев доказана. Но что еще хуже – он убеждал в этом других – тех, кто уже никаких сомнений не знал.

Шульги во многом заложил весь пакет обвинений в адрес евреев за якобы сотворенную ими революцию и злодеяния во время Гражданской войны. Вина его в этом несомненна, на нее указывают самые разные авторы. Вот Илья Троцкий оценивает [95, стр. 75-76] книгу воспоминаний А. И. Деникина: «Генерал Деникин не скрывает, что наряду с группировками, искренне стремившимися создать обновленную Россию и на место большевистской системы утвердить правовой режим, в окружении добровольческой армии развивали активную деятельность крайне правые партии, унаследовавшие лозунги былых черносотенцев: „Бей жидов, спасай Россию“. Это были знакомые фигуры испытанных антисемитов царского времени, как священник Восторгов, редактор „Колокола“ Скворцов, члены Государственной Думы Замысловский, Пуришкевич и Шульгин. От них шла агитация в духе примитивной юдофобии, и только естественно, что почти с первых дней господства добровольцев начались еврейские погромы».

Шульгин описывает [14, стр. 92-93] исход 1 октября 1919 года русских жителей вместе с белыми войсками из Киева, «обреченного к сдаче большевикам». Конечно, русские «исходили» тоже далеко не все – «тысяч шестьдесят», притом, что в Киеве уже тогда было, вероятно, не менее полмиллиона жителей. Шульгин негодуют по поводу того, что «евреев не было в этом исходе», даже богатых, которых немало было в Киеве. И следует вывод: «Евреи не захотели разделить нашу судьбу. И этим провели между собой и нами новую и, может быть, самую глубокую борозду». Солженицын почти слово в слово переписывает [5, том 2, стр. 135-136] этот текст, вплоть до «борозды», которую своим неучастием в этом «исходе» евреи якобы провели между собой и белым движением.

Ой-ли, не раньше ли борозда, да не борозда – а ров был выкопан? Солженицын сам приводит данные (стр. 147-148) о том, как еще в декабре 1917 года, а затем и в 1918 году богатые евреи собирали средства для белого воинства, в том числе «для организации казачьих частей, борющихся с советской властью», как «евреи Ростова вступали в казачьи партизанские отряды, в студенческий батальон Добровольческой армии Л. Корнилова».

Но дальше было то, что нам уже известно (стр. 148): «Белая армия была загипнотизирована Троцким и Нахамкисом, что привело ее к отождествлению всего большевизма с еврейством, следствием чего были погромы». А почему они не были «загипнотизированы», скажет, Тухачевским или генералами Брусиловым, Балтийским и десятками тысяч других русских генералов и офицеров, воевавших на стороне красных? Нет ответа…

Солженицын признает (стр. 152): «Какое унижение пришлось испытать таким, как доктор Пасманик, состоявший в Белой армии (и тем вызвавший возмущение многих евреев, что он „в рядах погромщиков“). „Добровольческая армия систематически отказывалась принимать в свои ряды еврейских прапорщиков и юнкеров, даже тех, кто в октябре 1917 г. храбро сражались с большевиками. Это был нравственный удар, нанесенный еврейству“».

С одной стороны, Солженицын приводит (стр. 136) «свидетельство эсера С. Маслова»: «Это действительно факт, что в городах Южной России, особенно в городах правобережной Украины, по многу раз переходивших из рук в руки, появление советской власти наибольшую радость и наиболее показное сочувствие вызывало в еврейских кварталах, нередко только в них одних». А несколько ниже – как он пишет, «живой пример, от Д. Пасманика: «Отбит Александровск у большевиков. Пришли добровольцы. Всеобщая неподдельная радость всего населения… В первую же ночь половина города разграблена. Сразу город заполнился воплями и стонами терзаемых евреев… Насиловали жен… избивали и убивали мужчин, из еврейских квартир выносили решительно все имущество. Погром продолжался три дня и три ночи. Комендант города, хорунжий Слива, казак, на жалобы Общественного Управления заявляет: „У нас всегда так: город взяли, и на три дня он принадлежит нам“».

Солженицын комментирует: «Эти грабеж и избиения, чинимые солдатами Добровольческой армии, одними комиссарами-евреями не объяснишь». А чем еще – умалчивает. И никакой даже попытки сопоставить два свидетельства – Маслова и Пасманика – хотя бы хронологически: что чему предшествовало. Но, если хорошо поискать, у Солженицына можно найти датированные события, которые позволяют сделать вывод: что было раньше – курица или яйцо.

Вернемся к «глубокой борозде», которую якобы провели евреи, не захотев вместе с русскими участвовать в исходе из Киева 1 октября 1919 года. Значит, до этой даты между евреями и добровольцами царили мир и благоволение, а несолидарное поведение евреев в тот злополучный день эту идиллию разрушило?  Но вот Солженицын приводит еще одно свидетельство Пасманика (стр. 151): «Когда я в апреле и в мае был в Новороссийске и Екатеринодаре, т. е. еще до начала похода на север, я почувствовал сгущенную атмосферу антисемитизма, проникавшую повсюду». А в Фастове в сентябре 1919 года (стр. 150) казаки «бесчинствовали…убивая, насилуя, грабя и глумясь над религиозными чувствами евреев (ворвавшись в синагогу во время Иом-Кипура, казаки избили молящихся, изнасиловали женщин и разорвали свитки Торы). Погибло около тысячи человек».

Фастов – это очень близко от Киева. Ну, пусть Шульгин придуривался, что он ничего этого не знает, и разыгрывал удивление вперемешку с возмущением: почему это евреи не уходят из Киева  вместе с воинством, которое всё в белом? Вот, дескать, и «проложили глубокую борозду», которой раньше не было. Но Солженицын-то, который все знает, зачем ту же дурочку валяет?

Резник рассказывает [21, стр. 388-389] о писателе и православном священнике С. И. Гусеве-Оренбургском, который «годы Гражданской войны провел на Украине, где неутомимо собирал материалы о еврейских погромах, а потом подготовил и издал потрясающую, беспощадно правдивую „Багровую книгу“…» В ней он, в частности, приводит текст подстрекательской статьи из редактировавшейся Шульгиным газеты «Киевлянин» от 6 октября 1919 года, то есть в самый разгар погромов в Киеве. В статье сообщается о евреях, которые 1 октября якобы стреляли (даже из пулемета!) в спину уходящим из города добровольцам, шпионили против них и т. п. Следом в книге приведено заявление киевской «Лиги борьбы с антисемитизмом», в которую входило полтора десятка русских организаций. В заявлении «последовательно опровергаются все газетные сообщения подобного рода – как шульгинского „Киевлянина“, так и другой черносотенной газеты – „Вечерние огни“». Как видим, Шульгин не только от Деникина удостоился «чести» быть зачисленным в «черносотенцы».

Агитация Шульгина и его «коллег» была не единственной и, возможно, даже не главной причиной антисемитских настроений в Белой армии: ее семена падали на хорошо удобренную почву. Удобрена она была десятилетиями государственного антисемитизма, но больше всего, пожалуй, политикой военных властей по отношению к евреям во время Мировой войны. Офицеры Белой армии воевали и в той войне. Это они получали от командования приказы, в которых говорилось о шпионской деятельности евреев, на их глазах, а иногда и их руками проводились зверские депортации евреев. Имидж евреям был создан, и теперь тезис о «еврейской мести русскому народу» выглядел вполне правдоподобно: мстить было за что.

В итоге, как пишет Будницкий [49, стр. 269], «Российские евреи оказались в парадоксальной ситуации: с одной стороны, белое руководство сохранило все узаконения Временного правительства о равноправии евреев, с другой – их жизнь, не говоря уже о собственности, была гарантирована менее, чем когда-либо еще». Будницкий приводит переписку В. А. Маклакова, который, по его словам, «играл ключевую роль в деле „дипломатического обеспечения“ белого движения», с Деникиным и членами его правительства, в которой тот заклинает их принять меры против погромов, иначе они лишатся поддержки с Запада, но все было тщетно.

Обобщение ситуации мы находим у Мадиевского [39]: «Разгул антисемитизма в рядах белой армии, поток юдофобских публикаций ОСВАГ (информационно-пропагандистского агентства белых) привели к массовым антиеврейским погромам, жертвами которых стали сотни тысяч людей – убитых, искалеченных, изнасилованных, ограбленных… Перед лицом неизбежного разложения армии, к которому вели погромы, командование белых в конце 1919 года предприняло некоторые меры по их предотвращению. Однако они были запоздалыми и паллиативными. Погромы продолжались в других местах и после показательных репрессий. Позднее, в Крыму, П.Н.Врангель, который, по оценке Маклакова, яснее А.И.Деникина представлял себе „государственный вред от антисемитизма“, решил не допускать на контролируемой им территории еврейских погромов. Но он с трудом справлялся с „почти животной“, по словам его министра внешних сношений П.Б.Струве, ненавистью к евреям, которой были проникнуты и офицерство, и большая часть духовенства и интеллигенции, и ряда эксцессов не смог предотвратить».

Русский историк, революционер еще с народовольческим стажем, Владимир Бурцев, разоблачитель Евно Азефа и десятков других провокаторов из различных революционных партий (его называли «Шерлоком Холмсом русской революции»), в 1917 году в издававшейся им газете «Общее дело» взялся разоблачать Ленина и большевиков за связи с немцами. Он был первым, кого большевики арестовали после взятия ими власти. После освобождения он вынужден был бежать за границу и в Париже возобновил издание своей газеты, на страницах которой призывал всех русских людей сплотиться под знаменами Колчака и Деникина для борьбы с большевиками. В 1919 и 1920 годы он ездил в Россию, в расположение Белой армии. Бурцев писал [34, стр. 364],  «что первый же крупный военный чин, с которым он встретился в „белой“ России, комендант Севастополя генерал Субботин, вручил ему только что изданные „Протоколы“ и советовал использовать их в „Общем деле“». Речь о «Протоколах сионских мудрецов», которые печатались и широко распространялись в белых войсках тем же ОСВАГом.

Шульгин признает, что в Белой армии происходили еврейские погромы, но пытается доказать [14, стр. 79-82], что повинны в них были не «истинные Белые», а примазавшиеся к ним некие «Серые и Грязные». Он пишет: «При своем движении вперед Белая Армия очутилась в таком положении, что жить и питаться она могла только „за счет благодарного населения“. И тут развратились многие из тех, которые при иных условиях могли бы быть прекрасным армейским материалом… И очень быстро так самоопределились, что русский народ (за освобождение которого дрались) стал протирать глаза в тяжелом недоумении. Правда ли деникинцы освободители? Или же это „тех же щей, да пожиже влей“ – разновидность большевиков. С увлечением ринулась в редеющие ряды истинных Белых та роковая дружина, которую большевики окрестили „белогвардейская сволочь“. В городах эта порода пополняла контрразведки, где она втихомолку имитировала нравы Чека; а в деревнях, уже не стесняясь, при белом свете дня, применяли всякие, иногда до гениальности упрощенные, способы грабежа».

Ну, если уж «русский народ стал протирать глаза»… Читаем Шульгина дальше: «Можно себе представить, какой находкой для таких элементов был антисемитизм!.. Можно убивать, можно наслаждаться, и не будет это плохо; и не будет упрекать ни совесть, ни товарищи... Иные из них брезгливо поморщатся, но и только». Но снова: «Истинные Белые никаких погромов не производили. Для подлинно Белой психологии дикая расправа с безоружным населением; убийство женщин и детей; грабеж чужого имущества; все это – просто невозможно… Подлинные Белые виновны в данном случае в попустительстве».

Но откуда это «попустительство», почему «иные из них только брезгливо поморщатся»? Шульгин продолжает настаивать: «Корень еврейских погромов, как и остальных безобразий, лежит в падении дисциплины, а вовсе не в антисемитизме Белых. Погромы были для Белых так же гибельны, как и для самих евреев. Антисемитизм же был не только естествен, но и спасителен. Тот, кто в условиях борьбы Белых с Красными не был антисемитом, тот, значит, не ощущал сущности дела, ибо он не способен был понять факта, выпиравшего совершенно явственно: организующей и направляющей силой в стане Красных были евреи». Антисемитизм проповедовал Шульгин, а с погромами должен был бороться кто-то другой…

Можно только руками развести: что это, предельная наивность или неуклюжая попытка оправдаться? Если «погромы были гибельны для Белых», значит, долю вину за поражение Белых Шульгину следовало записать на себя…

Конечно, как пишет Мадиевский, «...еврейские погромы устраивали практически все вооруженные силы, участвовавшие в гражданской войне – белые, украинские и другие националисты, всевозможные атаманы». И далее очень точно замечает: «Ведь человеческий материал, составлявший их воинства, был во многом схож (в частности, пропитан антисемитизмом)». Понятно, если еврейские погромы были чуть ли не обыденным явлением в России в мирное время, то как было упустить такую возможность в условиях Гражданской войны…

Погромы со стороны украинских банд и вооруженных частей, как и взаимоотношения еврейства Украины с украинскими властями того времени, – отдельная большая тема, выходящая за пределы моего труда. Я могу коснуться ее лишь вскользь. Известный российско-еврейский экономист Борис Бруцкус оспаривал мнение С. Мельгунова о том, что погромное движение на Украине «было всенародным». Бруцкус писал [82]: «В действительности кровавые погромы 1918-1920 г. на Украине были произведены вооруженными отрядами разложившихся армий, а украинское крестьянство, несмотря на соблазны, было к ним весьма мало причастно».

Но никуда не деть тот факт, что погромами занимались и формировавшиеся из украинцев банды разных атаманов, а также части, формально подчинявшиеся украинской Директории. Причины были, в общем, те же, что и в Белой армии: отсутствие реального контроля центральной власти над своими формированиями и человеческий материал, пронизанный антисемитизмом.

Костырченко приводит [83, стр. 56] такую статистику погромов: «По данным из еврейских источников в годы гражданской войны было совершено 1236 актов насилия против еврейского населения, из которых 887 носили массовый характер. Наибольшее количество погромов – 493 (40%) было делом рук тех, кто воевал на стороне Директории так называемой Украинской народной республики… 307 (25%) погромов было на совести различных маргинальных формирований, руководимых украинскими „батьками“, наподобие Н. И. Махно и Н. А. Григорьева… 213 (17%) погромов было совершено белогвардейцами генерала А. И. Деникина… 106 (8,5%) погромов лежит на совести Первой конной армии С. М. Буденного и других советских войск».

Об этих последних Илья Троцкий сообщает [95, стр. 77-78]: «Свою страницу в погромную эпопею вписала и советская армия. Особым позором в этом смысле покрыли себя два полка – Богунский и Таращанский, в свое время входившие в состав гетманской армии, затем перешедшие в Директорию, а впоследствии включенные в состав армии Буденного. По своей жестокости погромы, учиненные этими двумя полками, можно сравнить лишь с кровавой бойней, организованной атаманом Симосенко, сподвижником Петлюры в Умани, где в течение четырех часов было изрублено шашками свыше 1200 евреев». Однако: «Советская власть быстро и круто расправилась с обоими полками. Их разоружили, зачинщиков погромов повесили, а состав этих полков распределили по другим военным частям».

Отметился при обсуждении темы и наш друг [4, т. 2, стр. 197]: «Для полной ясности сообщаю: еврейские погромы устраивали ВСЕ силы, участвовавшие в гражданской войне 1917-1922 годов. Абсолютно ВСЕ. После революции коммунисты пытались обвинить в этом сраме только одну сторону». Но тут же (стр. 198) читаем: «Как раз белые армии из всех участников Гражданской войны наиболее последовательно защищали законность. Добровольцы – люди из числа русских европейцев (среди них были и евреи) – единственные, кто вообще ни разу не устроил погромов. Учиняли их бравые союзники белых – то казаки, то махновцы, то еще какие-нибудь местные националисты. В чем белые не всегда были последовательны – не все командиры пресекали действия союзников достаточно быстро. Скажем, Дроздовский обычно не торопился наводить порядок, а были полевые командиры, готовые бросить добровольцев против казаков – чтобы немедленно остановить бессудную расправу».

Анализировать текст Буровского – всегда большое удовольствие. Что дважды выделил прописными буквами «ВСЕ», а следом пишет: были «единственные», которые «ни разу» - это мелочь его «строго логического» стиля. Что махновцы были союзниками белых – это большое его историческое открытие – ну, историк же. А Кожинов пишет [2, т. 1, стр. 220-221]: когда 13 октября 1919 года деникинские войска достигли Орла, их атаковали с юго-запада махновцы, и наступление на Москву захлебнулось, а в Москве, по некоторым данным, под парами стоял уже состав для большевистских руководителей. И в 1920 году махновцы вместе с красными штурмовали Перекоп. И когда же это они успели побывать союзниками белых? «Открой личико, Гульчатай!»

Что «еще какие-нибудь местные националисты» были союзниками белых – тоже крайне сомнительно: белые любых «националов» на дух не выносили. Другое дело – казаки. Но тут другая закавыка: как пишет Шульгин [3, стр. 433], они «были основой в смысле численности» белого войска. Что были некие «полевые командиры, готовые бросить добровольцев против казаков» – может быть, но, боюсь, им пришлось бы, учитывая общую «любовь» к евреям среди добровольцев, бросаться на казаков в одиночку. Не зря же Буровский пишет о «готовности бросить». Привел бы лучше хоть один случай, когда эта «готовность» превратилась в реальность…

А реальность была такой [95, стр. 76]: «Кровавые погромы, устроенные добровольческой армией, захватили еврейское население в 267 пунктах Киевской, Херсонской, Подольской, Черниговской и Харьковской губерний. Эта цифра возрастет до 296, если прибавить погромы в прилегающих районах… Погромы порой принимали форму подлинной резни по мере продвижения добровольческой армии на север и овладения центральными губерниями России. А когда наступил перелом, и теснимая советской конницей, отрядами Махно (sik!) и другими, добровольческая армия вынуждена была отступать, добровольцы отыгрывались на еврейском населении…»

Илья Троцкий цитирует еще специальное исследование И. Б. Шехтмана «Погромы добровольческой армии на Украине» (там же): «Эти погромы, особенно в период отступления в ноябре и декабре 1919 года, характеризовались своей исключительной ожесточенностью и кровожадностью… Палачи не жалели ни стариков, ни женщин, ни детей. В местечке Александровске Киевской губернии добровольцы убили 48 человек, из них семеро детей. В местечке Смела было похоронено на кладбище 107 жертв погрома и зарегистрировано 600 раненых. Из 52 евреев местечка Мястковка Подольской губернии уцелело 8, – остальные были зверски убиты, а четверо заживо сожжены. Погромщики жестоко издевались над своими жертвами перед расправой. Особым надругательствам подвергались женщины…»

Мы в данной главе не раз обращались к работе [39] доктора исторических наук Самсона Мадиевского, ныне живущего в Германии. Интересен его рассказ о том, что послужило поводом для написания им этой статьи. Он пишет: «Одна из русскоязычных газет, выходящих в Германии, переслала мне письмо своей читательницы. В нем говорилось: „...Мне попалась недавно интересная книга – сборник статей „Россия и евреи“, вышедший в Берлине в 1923 году. Авторы статей: И.М. Бикерман, Г.Ф. Ландау, И.О. Левин, Д.О. Линский, В.С. Мандель, Д.С. Пасманик. Они утверждают, что положение евреев в царской России, несмотря на известные ограничения, постепенно улучшалось, со временем, глядишь, пришло бы и полное равноправие. Поэтому евреям не следовало сочувствовать революционному движению и тем более участвовать в нем. Не следовало приветствовать даже Февральскую революцию, не говоря уже об Октябрьской. А когда вспыхнула гражданская война, надо было поддерживать белых, а не красных“».

Читательница задала вопрос: «В свете дальнейшего развития событий, может быть, они и правы?» Мадиевский говорит: «Книга, о которой она пишет, известна историкам. Ее авторы – еврейские общественные деятели и публицисты, входившие в партию кадетов или близкие к ней – вызвали тогда ожесточенную полемику в среде еврейской эмиграции, в ходе и исходе которой остались в изоляции. Но жизнь идей не завершается с жизнью их создателей». Его развернутый, аргументированный ответ на вопрос читательницы и оценка позиции авторов той книги, думаю, представят интерес и для моих читателей.

Он пишет: «Для российского еврейства пережитое в 1918-21 гг. представляло собой национальную трагедию, превзойденную по масштабам лишь Холокостом. Кто же несет ответственность за нее – только ли сами погромщики или же и руководство белого движения? Скрепя сердце (по собственным его словам), Линский признает: „Идеологический предрассудок о природной сопричастности еврейства революции, разделявшийся и главным командованием, повинен во многом из того, что лежит тяжелым обвинением на армии. Чернь инстинктом улавливала, что проявленные ею в разбое погромные настроения в какой-то основе сродни и мировоззрению власти; это окрыляло ее в предвидении безнаказанности“.

Но и в этой беспрецедентно трагической ситуации находились евреи, готовые на минимальных, по сути символических условиях продолжать поддерживать белых. Так, осенью 1919 года бывший посол Временного правительства во Франции В.А.Маклаков привез Деникину послание от еврейских эмигрантских кругов. Те просили выступить с декларацией, осуждающей погромы, и включить в правительство хотя бы одного еврея. (Это сделали украинские Центральная Рада и Директория – что, как мы знаем, не привело к прекращению погромов). Но и такие косметические меры белое командование сочло излишними».

Линский вспоминал и о других подобных предложениях, но все они были отвергнуты. Все это, по его словам, стало «рельефным показателем неспособности органов противобольшевистской организации привлечь... все антибольшевистские слои населения, „невозможности преодолеть противоеврейские настроения армии в целом и центра ее в частности“».

Обращаю внимание читателя: Линский, чьи свидетельства и оценки только что воспроизведены – непосредственный свидетель и участник событий, причем человек, который считал, что евреи, несмотря ни на что, должны были в Гражданской войне оставаться на стороне белых. Вот что о нем пишет Мадиевский: «Д.О. Линский, например, признавал: конечно, „еврейство отстраняли от подвига участия в русском (белом. – С.М.) деле“, но... „еврейство обязано было отстранить отстраняющих и добиться своего права проливать кровь за отечество...“»  Мадиевский с горечью замечает: «Кого отстранить – самих белых? Что ж, на бумаге все можно...»

Мадиевский заключает: «Стремление еврейских противников большевизма и более дальновидных представителей белого движения к сотрудничеству разбивалось о непреодолимую юдофобию почти всех белых. Тщетно немногие истинные либералы в белом лагере (П.Н. Милюков, В.Д. Набоков, Ф.И. Родичев, В.Л. Бурцев) призывали сбросить „кандалы антисемитизма“, которыми „пользуются большевики для борьбы с нами и в России, и за границей“, напрасно предупреждали: „пока в противобольшевистском стане живет восторг жидоедства и погрома, не будет победы над большевиками“. Белые в большинстве своем не вняли их голосам ни во время гражданской войны, ни позднее, оказавшись в эмиграции».

Красные, как и в отношении других нацменьшинств, вели себя по-другому. Обратимся опять к статье Мадиевского: «27 июля 1918 года Совет Народных Комиссаров особым обращением к населению и местным властям предписал „принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения“. Последняя фраза этого документа была вписана Лениным собственноручно. Она гласила: „Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона“». Тогда большевикам не удалось полностью предотвратить погромы. «Однако с укреплением власти большевиков, изначально стремившихся к тотальному контролю над всеми общественными проявлениями, возможность самочинных, не предписанных сверху действий, в том числе и погромных, исчезала».

«Поэтому реальная дилемма, стоявшая тогда перед российским еврейством, в предельном упрощении выглядела так: либо большевики, либо погромы… Неудивительно, что власть большевиков, хоть она и разрушила экономические условия существования большей части еврейского населения, ощущалась последним как меньшее зло в сравнении с торжеством белых. Даже от состоятельных людей можно было услышать: „Уж лучше большевизм, который если и убивает нас, то вместе с нееврейскими „буржуями“, в то время как белые выделяют нас в особую национальную группу, подлежащую уничтожению“. Исходя из описанного расклада, даже религиозные евреи и сионисты, оставаясь идеологически чуждыми большевикам, вступали подчас в Красную Армию, чтобы защищать себя и свои семьи».

Подводя итоги своего заочного спора с группой евреев, которые почти столетие назад упрекали своих соплеменников в неправильной позиции, занятой ими в ходе Гражданской войны, историк говорит: «Авторы книги „Россия и евреи“ по-своему болели и за судьбы России – „Великой“, „единой и неделимой“ (они сожалели об отделении национальных окраин), и за судьбы российского еврейства. Многое в психологии и поведении различных слоев еврейства, в психологии российского обывателя, психологии красных и белых они подметили и объяснили правильно. Они прозорливо предупреждали: большевики будут за евреев лишь до тех пор, пока им это выгодно. Но упреки авторов российским евреям и тем более рецепты поведения, которые они отстаивали, не были реалистичными. У еврейской массы тогда практически не оказалось выбора. Его не оставили ей именно те социальные силы, которые, подкрепив традиционную для них юдофобию концепцией „иудео-большевизма“, били евреев, по выражению того же Бикермана, „без разбору, не отличая правого от виноватого“».

Мадиевский заключает: «Как и почему советский коммунизм превратился впоследствии из силы, осуждавшей антисемитизм, боровшейся с ним, в самую весомую из антиеврейских сил послевоенного мира – тема особая, требующая отдельного разговора. Но даже если бы миллионам российских евреев, живших в предреволюционную эпоху, в годы революции и гражданской войны, дано было предвидеть эту метаморфозу, их поведение все равно определяли бы обстановка и условия того, а не будущего времени. Им все равно пришлось бы решать проблемы, стоявшие тогда - эмансипации, а затем физического выживания». Лучше, пожалуй, не скажешь.

Остановлюсь еще на позиции в рассматриваемом вопросе Кожинова. О чем он только не говорит в своем двухтомнике, а вот о еврейских погромах периода Гражданской войны у него, кажется, нет ни слова. Зато он затеял с журналисткой Евгенией Альбац, еврейкой по происхождению, нелепый спор [2, т.1 стр. 134-136] по вопросу, имеющему отношение к данной теме. Нелепые, не по делу, аргументы приводят обе стороны: одна, по-видимому, по наивности и недостаточной осведомленности в предмете спора, другая… впрочем, о мотивах другой стороны пусть читатель сам составит себе представление.

Альбац, как пишет Кожинов, «узнав из предоставленных ей архивных материалов о том, что в руководстве ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ вплоть до начала 1950-х годов громадную роль (никак не соразмерную с их долей в населении) играли евреи, пытается объяснить и в сущности “оправдать” это именно гонениями на евреев до 1917 года». Она, оказывается, даже издала в 1992 году на эту тему книгу.

Кожинов, надо полагать, приводит цитату из нее: «Почему среди следователей НКВД-МГБ – и среди самых страшных в том числе, вообще было много евреев, меня, еврейку, интересует. От вопроса этого никуда не уйти. Да и не хочу я уходить. Я много думала над этим. И, поверьте, это были мучительные раздумья. И вот до чего я додумалась – изложу это очень коротко. Октябрьский переворот для евреев Российской империи, с ее еврейскими резервациями-местечками, с ее страшными погромами, ограничениями в правах, невозможностью для молодых евреев получить высшее образование – конечно, этот переворот стал для них своего рода национальным освобождением. Они приняли революцию, потому что не могли ее не принять: она подарила им надежду выжить...»

Уже в этих двух абзацах смешаны разные вещи: у ВЧК-ОГПУ 1918-1922 годов и НКВД-МГБ 30-х – 40-х есть много общего, но и очень много отличий, в том числе и в кадровом составе. Нелепо говорить о том, что «следователи НКВД-МГБ» из евреев «приняли революцию, потому что не могли ее не принять»: для них, в 30-е – 40-е годы, вопрос этот не стоял, революция давно была данностью, они делали карьеру, а не революцию. По той же причине столь же нелепо говорить о «громадной роли евреев в руководстве ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ вплоть до начала 1950-х годов». Громадной эта роль действительно была в 1930-е годы – в последние годы существования ОГПУ и затем в НКВД, но тогда, опять же, вопрос о том «принимать или не принимать революцию» не то что не стоял – не лежал даже. А вот во времена ВЧК (она существовала до февраля 1922 года), когда этот вопрос стоял во всей остроте, евреев в верхушке ВЧК не было. Это было показано в предыдущей главе, и все это было прекрасно известно Кожинову.

Но он «принимает вызов» Альбац и начинает топтаться по ее исходно ложным страданиям: «Из этого рассуждения с неизбежностью следует, что евреи хлынули в Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией (и позднейшие “органы”), поскольку, мол, в случае победы этой самой контрреволюции было бы ликвидировано их “национальное освобождение” в октябре 1917 года, и, более того, они-де вообще погибли бы: ведь якобы только после Октябрьского переворота у них появилась “надежда выжить”». И далее он начинает доказывать, что «нелепо утверждать, что до 1917 года у российских евреев не было даже „надежды выжить“».

Некоторые из его аргументов в пользу того, что евреям до 1917 года не так уж плохо жилось в России, были рассмотрены выше, не будем к ним возвращаться. Не будем сейчас останавливаться также на лживости его утверждения, что «евреи хлынули в Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией (и позднейшие “органы”)». Ему прекрасно было известно, что ни в один исторический момент в органах не было такого количества евреев, чтобы оправдано было говорить, что они туда «хлынули».

Но он все уличает Альбац в невежестве: «„Ограничения“, касающиеся евреев, были целиком отменены сразу после Февральского (а не Октябрьского) переворота». Но еврейские массы в бывшей черте оседлости на своей шкуре ощущали, что белые – это продолжатели политики царизма, и воспринимали их, как реставраторов самодержавия.

Вспомним, что писал Шульгин о позиции евреев в начале Мировой войны [14, стр. 62]: «Еврейство сделало первый шаг в „кредит“, без всяких условий поддержав (в начале войны) Историческую Русскую Власть в борьбе с Германией. На это надо было ответить хотя бы куртуазным жестом». А вот что из этого вышло (стр. 73): «Отвергшие союз с еврейством потеряли Трон, историческую русскую форму правления…». Не смогли русские правящие круги преодолеть свою нутряную юдофобию. А теперь обратимся еще раз к приведенным немного выше выдержкам из статьи Мадиевского. Еврейские круги просили руководство белого движения хотя бы косметическими жестами подтвердить свою приверженность позиции Временного правительства в еврейском вопросе. И вот вывод Мадиевского: «Стремление еврейских противников большевизма и более дальновидных представителей белого движения к сотрудничеству разбивалось о непреодолимую юдофобию почти всех белых».

Можно вернуться еще дальше назад, в ХIХ век, к главе 6, которая озаглавлена «Себе глаз, лишь бы еврею – два». Уже тогда русские правящие круги не могли даже ради собственной выгоды преодолеть свои юдофобские чувства. И тогда, и во время Мировой войны, и в поведении по отношению к евреям Белой армии в годы войны Гражданской – во всех этих случаях работала та самая русская «культурно-историческая матрица», роль которой в утверждении в русском обществе юдофобских настроений некоторые авторы категорически отрицали (см. главу 1). В последующих главах мы увидим, что и коммунистические правители довольно скоро освоили эту матрицу. Но в годы Гражданской войны инстинкт власти оказался у них сильнее родового инстинкта юдофобии, и в этот решающий момент борьбы они смогли привлечь на свою сторону еврейскую массу.

Костырченко описывает [83, стр. 64-65], как менялась позиция Бунда, крупнейшей еврейской партии того времени: «В ноябре 1917 года его представители на 2-м Всероссийском съезде Советов осудили захват власти большевиками». Но «происшедшие в 1918 году события заставили руководство Бунда пересмотреть свое отношение к новой власти в России. Этому в немалой степени способствовало то, что в ходе начавшейся гражданской войны советское правительство сумело показать себя единственной политической силой, способной хоть как-то противостоять погромной стихии… На состоявшейся в марте 1919 года ХI конференции Бунда было декларировано признание советской власти, но с оговорками, что за ее политику Бунд не может нести ответственность, так как остается в оппозиции… В апреле он объявил о мобилизации своих членов в ряды Красной армии и организовал их отправку на передовую. Потом на Западном фронте даже действовали отдельные воинские части, целиком состоявшие из евреев».

Вот Шульгин описывает [14, стр. 89], как в занятом добровольцами в августе 1919 года Киеве «торжественно хоронили офицеров, убитых в бою под Киевом, в бою с полком, состоявшим исключительно из евреев». Видимо, этот полк и был одной из тех частей.

Белое движение, как мы видели выше, оттолкнуло от себя не только евреев, но и другие национальные силы бывшей империи – поляков, финнов, прибалтов. На Северном Кавказе белые вели бои с горцами… Интересное свидетельство привел Фридрих Горенштейн [96]: «Мне запал в голову рассказ одного из солдат, который добрался в Крым, к Врангелю, из голодной России. И вот он говорит: сыто, хорошо живут, но хамское отношение офицерья к солдатам, крестьянам, унижающее их, все перечеркнуло. Большевикам многое прощали за человеческое отношение».

Каждая из двух столкнувшихся в Гражданской войне сил несла свою правду, но и тащила за собой, как родимые пятна прошлого, свою кривду. Белые в перспективе выступали за либерально-демократический путь развития страны, но в повседневной практике не могли избавиться от классовой и национальной спеси. Красные на дух не принимали демократическое устройство общества, но их переворот означал гигантский демократический сдвиг в том отношении, что к участию во властных структурах поднялись представители низших слоев общества, а также национальных меньшинств. На эту «непосредственную» демократию купились не только евреи, но и русские (украинские) крестьянские массы. Глупые люди: они хотели жить здесь и сейчас…

Еще парадокс русской истории: в то время, как русские силы, представлявшие, по идее, демократический лагерь, изощрялись в еврейских погромах, против них рука об руку с еврейскими большевиками сражались десятки тысяч офицеров и генералов, представлявших черносотенно-консервативный сектор русского общества. Как объяснил нам Кожинов (см. главу 22), они пошли в услужение к красным из идеологических соображений: чтобы не дать белым затащить Россию в болото буржуазной демократии.

В отличие от них подавляющее число евреев в период Гражданской войны не пошло к большевикам, а притулилось к ним – по той простой причине, что больше не к кому было. И дело тогда действительно шло о «надежде выжить». Выжить, уцелеть в самом элементарном смысле слова – не от царских притеснений, которые так или иначе стали прошлым, а от сегодняшних погромов, не в последнюю очередь, со стороны Белой армии. Это могло быть неизвестно журналистке Евгении Альбац, но не историку Вадиму Кожинову.

И тут нам самое время сказать о потерях российского еврейства в те годы от погромов. В «Истории России. ХХ век» [32, стр. 309] читаем: «По крайней мере 300 тыс. человек погибли в ходе еврейских погромов». Священник  Гусев-Оренбургский давал [21, стр. 389] «оценку общего числа жертв не менее двухсот тысяч». Илья Троцкий сообщает [95, стр. 78]: «По весьма обстоятельным исследованиям И. Чериковера в годы 1919-1920 на одной Украине имело место около 2000 погромов примерно в 700 пунктах. По другим исчислениям (И. Хейфеца и др.), число жертв погромов в эти годы составило свыше 1 миллиона. В эту цифру входят убитые, раненые и искалеченные, изнасилованные женщины и еврейские сироты, число которых определялось на Украине около 200 тысяч. Материальные убытки еврейского населения не поддаются учету. Во всяком случае, они были огромны. А когда наступила полоса затишья, сотни тысяч евреев оказались в положении бездомных, деклассированных и часто нищих людей». Мы можем принять среднюю из названных цифр убитых в погромах – 250 тысяч. От бездомности и нищеты тоже надо было спасаться, выживать.

А Кожинов пишет [2, т. 1, стр. 113]: «Итак, погромы, имевшие место в Российской империи, невозможно, немыслимо сопоставлять с „катастрофами“, пережитыми в свое время евреями Западной Европы, когда вопрос стоял категорически – либо бегство, либо гибель – и когда по сведениям ЕЭ погибли 380 000 человек, 40 процентов тогдашнего мирового еврейства. В России же погибло менее 1000 человек». Он имеет в виду жертвы погромов 1880-х годов и начала ХХ века. О погромах периода Гражданской войны он не знает или считает, что они имели место уже не в Российской империи?

И последнее, о чем надо сказать в данной главе. Многие русские авторы, даже признающие, что евреям от русских досталось, настаивают на том, что русских от еврейских рук погибло больше. Типична в этом отношении позиция Шульгина [14, стр. 145]: «“На глаз“, принимая во внимание все попытки исчисления, которые делались, число евреев, погибших от русских рук во время погромов, (русскими я считаю и петлюровцев, а эти последние, как известно, наиболее потрудились в погромном направлении), несоизмеримо меньше, чем число русских, погибших от еврейских рук в чрезвычайках, при карательных экспедициях и других массовых расправах, вроде крымской, а также во время голода, который был усовершенствованной гильотиной, сконструированной по чертежам еврея Карла Маркса».

Что ж, прикинем. «История России. Век ХХ» определяет [32, стр. 309] потери населения за тот период следующим образом: «Всего из-за Гражданской войны население СССР (в послевоенных границах) уменьшилось более чем на 10 млн. человек. Из них около 2 млн. эмигрировало, а более 3 млн. мирных жителей умерло от голода и болезней». Эмигрировавших не будем считать, и общее число погибших примем равным 8,5 млн. человек. На начало 1918 года население России в тех же границах составляло 148 млн. человек, следовательно, общие потери составили 5,7%. Еврейского населения в тех же границах осталось меньше 3 млн.

Но довериться одному источнику в столь важном вопросе мы не можем. Кара-Мурза называет [40, т. 1, стр. 257] общее число погибших от всех причин – 12 млн. человек, Кожинов [2, т. 1, стр. 216] – 17 млн. Столь большое расхождение с двумя другими источниками связано, по-видимому, с тем, что Кожинов включил в свою цифру также погибших от голода 1921-1922 годов. Если даже ориентироваться на эту максимальную цифру, 17 млн. от 148 млн. дают 11,5%.

Потери еврейского населения ни Кара-Мурза, ни Кожинов не приводят. Да и откуда им было взяться, если о еврейских погромах периода Гражданской войны оба умалчивают. Но, исходя из приведенных несколькими абзацами выше данных из различных источников, число убитых при погромах мы оценили в 250 тыс. человек, то есть примерно 8,5% еврейского населения.

От «голода, который был усовершенствованной гильотиной, сконструированной по чертежам еврея Карла Маркса», как подразумевает Шульгин, евреи не умирали – не мог же Карл Маркс конструировать эту «усовершенствованную гильотину» для своих соплеменников. И вообще, обычно принято считать, что голод 1921-1922 годов свирепствовал, в основном, в Поволжье. Но Костырченко пишет [83, стр. 88-89] о «массовом голоде, охватившем 35 губерний Украины и европейской части России с населением 90 млн. человек. В 1921-1922 годах, когда в результате этого бедствия в общей сложности погибло более 5 млн. человек, в местечках Украины, по неполным данным, умерло от тифа и голода от 12 до 14% жителей». Если к этим «неполным данным» добавить 8,5% погибших в погромах, общие потери еврейского населения ркажутся никак не меньше тех 11,5%, которые мы вычислиди как максимально возможный процент потерь всего населения страны.

Приведенное выше заключение Шульгина противоположного содержания оказывается ни на чем не основанным. А надо ведь еще учесть, что евреев убивали русские (и украинцы, которых он тоже зачисляет в русские), а русских (и украинцев) убивали, в основном, не евреи, а чаще всего, как показано выше, другие русские (и украинцы). Можно считать, как Шульгин, что все равно во всем виновны евреи, ибо это они стояли во главе большевистской машины убийств, но и это его заключение, как показано выше, безосновательно. Что же в остатке? В остатке – обычный юдофобский поклеп.