Интеграция

Бауляйтер

Впервые с Яковом Марьямисом мы встретились в старинном замке, в деревне Гумперда под городом Йена, на курсах немецкого языка. Моя соседка по длинному п-образному столу, за которым восседали ученики разных возрастов, от школьного до преклонного, кивнула головой в сторону плотного светловолосого мужчины лет пятидесяти с твердым подбородком и проблесками седины на висках и многозначительно прошептала: «Это бывший зам. министра...»       

Надо признаться, я сразу не очень-то поверил. Даже не потому, что зам. министров и в бывшем Союзе так запросто не встретить было, а уж в Германии, да еще в такой разношерстной аудитории... Но еще и потому, что наши люди, приехавшие сюда на постоянное жительство, очень любят таким образом набивать себе цену. Не главных инженеров, например, я в эмиграции почти не встречал. Как мне тогда казалось, люди номенклатурного ранга вообще не эмигрируют. Выяснилось, однако, что Марьямис, действительно, зам. министра. Бывший. Но очень не любит, чтобы об этом говорили. 

В общении он оказался прост, сдержан, старался ничем не выделяться, и  у нас сложились приятельские отношения. Но я вскоре переехал в Берлин, а он остался в Йене.

И вот десять лет спустя я сижу перед ним в его берлинской служебной квартире неподалеку от вокзала Лихтенберг, где он встретил меня на солидном «Опеле» одной из последних моделей, и уговариваю его согласиться на эту публикацию, потому что он не любит статей о себе. А я как раз думаю, что его пример – другим наука, и читателю наверняка будет интересно.

Яков Марьямис

Марьямис попрежнему живет в Йене, но работает в строительной фирме, производящей отделочные работы в Потсдаме и Берлине. Санирует и добротно восстанавливает ветхое и разрушенное жилье – то есть делает тот самый пресловутый «европейский» ремонт, о котором мечтает любой житель постсоветского пространства, если не имеет до сих пор даже приличной сантехники. Начинал он с прораба, а сейчас уже «бауляйтер», что-то вроде начальника участка. Он не помолодел за эти годы, ему уже семьдесят, но выглядит значительно моложе. Правда, вид усталый, а я знаю, что он перенес инфаркт.

– Сильно уматываешься? – спрашиваю.

– Уматываюсь, конечно, но вчера после работы еще и сидел с друзьями в ресторане. Приехали с другого края планеты. Жизнь поразбросала, а увидеться хочется, вот и пригласил их сюда.

–  Так ты каждую неделю ездишь домой в Йену? Каждую неделю после мотания по объектам, еще и по пятьсот километров по автобану наматываешь? Как ты все это выдерживаешь?                                           

–  Молча.

–  Нет, молча руководить людьми, даже немцами, невозможно. И у тебя ведь, насколько я знаю, шунт в сердце.

– Вы все, как сговорились. Как переносишь такую нагрузку? Да самая тяжелая нагрузка – невостребованность, безделье. Я как вспомню первые годы эмиграции, так сердце сразу болеть и начинает. Я совершенно не мог жить без дела. Не занятия какого-нибудь, а именно дела, требующего отдачи. Нет такой ступеньки в строительстве, которую бы я не прошел. У меня всю жизнь был ненормированный рабочий день. То есть, с утра до ночи. И вдруг – пустота. Неприкаянность. Вот этого я и не перенес, однообразности существования, тупого просматривания телепрограмм. От этого, пожалуй, инфаркт и заработал. Спасибо йенским хирургам, мне в университетской клинике замечательный байпас вшили. Сбоев не дает. Теперь встаю каждый день в 5.30,  делаю получасовую зарядку и, как огурчик, ну, может быть, не зеленый, а соленый, но до семи, либо восьми вечера, а то и позже, запаса энергии хватает. Я ведь не кабинетный работник, все время на линии, что меня, как видишь, и держит в форме. Поверь, работой своей я вполне доволен.

– Ты все же поведай, как тебе удалось в твоем возрасте найти эту службу, ведь ты владел немецким после курсов примерно так же, как я, но я даже искать работу по своей инженерной специальности не пытался.

– У нас были, на мой взгляд, совсем неплохие курсы немецкого. Помнишь нашу Розмари, фрау Партчефельд? Я до сих вспоминаю ее с благодарностью. Многому научила. Но, конечно, для работы такого уровня немецкого недостаточно. В строительстве масса спецтерминов, без которых просто ничего не поймешь и не объяснишь. Пришлось долбить самостоятельно. По ночам. Тяжело было. Но у инженерной работы есть преимущество – можно доходчиво нарисовать, вернее, начертить. Иногда интуиция выручает, но, в основном, помогает то, чему научился еще в МИСИ. Алма-матер наша, тоже спасибо ей, давала настоящие знания. Они и в Молдавии меня выручали и здесь очень пригодились.

– Да ты, наверное, просто родился строителем.

– Не угадал. Я не только не родился строителем, но даже и не мечтал им стать. В нашем городишке под Кишиневом верхом успеха считалось поступить в СХИ – в сельскохозяйственный, хотя его везде расшифровывали: Самый Хреновый Институт. Но Молдавия – страна аграрная, и там он считался весьма престижным. Попытался я поступить на механический факультет. И то, только по настоянию матери. Я ведь из очень простой семьи. У меня отец по-русски шибко грамотно говорить-то не умел, только по-молдавски, вот мама и хотела, чтоб мы выучились. Младший мой брат стал врачом, а меня хотели видеть инженером, хотя я в инженеры, вообще, не собирался. Моей мечтой было – стать токарем. Не поверишь, но мальчишкой я мог часами смотреть, как кусок болванки на станке превращается в сверкающую серебряным блеском деталь. Меня вьющаяся стружка буквально завораживала, не говоря уже о самом токаре, когда тот колдовал штангелем или крутил рукоятку суппорта. Что там говорить, если бы не мама, быть бы мне токарем.

– Так ты же говоришь, что учился в МИСИ, а не в СХИ.

– Да, в СХИ меня сразу же успешно завалили на физике, в знании которой я был уверен. Но потом утешили, честно пояснив, что нужны национальные кадры. Тогда мой приятель предложил поступить вместе с ним в строительный техникум. Туда еще таких, как мы, брали. В техникуме мне попался замечательный преподаватель Борис Абрамович Фрейдкин. Он меня и убедил, что мне непременно следует учиться дальше и лучше всего в Москве. Я его послушал. Отработал год после техникума, потом поступил.

– Но ведь тогда были огромные конкурсы в Москве.

– Были. Долбить гранит науки пришлось много и добросовестно. И опять-таки – по ночам. Но я справился.

– И все-таки, как ты попал в эту фирму? Старые связи помогли?

– Связи помогли, но совсем в другом. А в фирму попал банальным способом, как все. Писал бевербунги. Огромное количество понаписал, заодно и тренировал язык. Конечно, повезло. Элемент везения присутствует в любом деле, а я везучий, то есть, всегда вез столько, сколько на меня нагрузят. Но зверь бежит все же на ловца. Фирме понадобилось решить вопрос с оконными рамами из металлопластика. Вот я и взялся его решить. Тут, не скрою, связи помогли. Но сколько пришлось изъездить, скольких людей уговорить, сколько решений принять, в том числе и технических, чтобы вопрос решился... Кстати, вот они рамы, – он показал на окно, –  эту квартиру как раз мои рабочие делали. Неплохо, да? – не без гордости спросил он.

– Да, впечатляет. Особенно туалет. Роскошь! Я бы там письменный стол поставил, замечательный кабинет мог бы получиться.

– Мы как раз туалет за счет маленькой комнаты и расширили. Сейчас людям хорошие туалеты нужнее плохих кабинетов.

– Так они тебя из-за оконных рам взяли?

– Нет. Тогда не взяли. У меня инфаркт случился, полгода потерял. Но потом все же взяли, после того, как три месяца отработал бесплатно. Нелегко, конечно, было. Особенно поначалу. Люди – везде люди. Найти общий язык, когда ты им владеешь хуже подчиненного, естественно, не так просто. Но работу-то принимаю я, а это очень упрощает проблему взаимопонимания. И язык я подтянул. Теперь читаю только по-немецки. Ты знаешь, это так трогательно, когда рабочий тебе приносит книжку из личной библиотеки с рекомендацией почитать, потому что ему самому очень понравилась. И дарят. У меня уже целая библиотека.

– У тебя еще остается время на чтение?

– С книжкой быстрей засыпаешь. Я и телевизор поглядываю. Конечно, русского телевидения у меня нет, только немецкое, но я не страдаю, хотя здесь я большей частью один.

– Прости за нескромный вопрос, но почему все время один?

– Жена не может приезжать часто. Моему отцу за девяносто уже. Он молодец, голова светлая, достаточно бодрый, но одного не оставишь. И там внук и дочка. А у нее тоже работа. Она тоже строитель, тоже каждый день мотается за 20 км в другой город. Работает в проектном бюро. Я тебе скажу, что молодым тяжелее, чем нам. Ежегодные экзамены, постоянный страх потерять работу. А молодым без работы здесь никакой жизни нет. Так что жена им там нужнее. Мы ведь из-за детей сюда и приехали. У нас планида такая, чего уж теперь... Зато, когда приезжаю в Йену – чувствую себя по-настоящему дома. Скажу больше, когда я прихожу к внуку, пригласить его куда-нибудь прогуляться – это мой еженедельный кайф. Он обычно сидит, уткнувшись в компьютер, и я понимаю, что ему не очень-то хочется идти, но я все же предлагаю. И он никогда не отказывает. А уж, когда мы идем рядом, а он такой юный, такой родной, и мне с ним настолько хорошо, что я не могу удержаться и говорю:

– Стас, если бы ты знал, как мне сейчас хорошо!

– И мне, деда, мне тоже очень здорово, – говорит он.

И я чувствую, что он говорит искренне. Вот это и есть счастье. А другого счастья на этом свете никакого, по-моему, и нет, если, конечно, есть работа.

г. Берлин