К 170-летию со дня смерти Пушкина
Пушкин и Германия
Пушкин – один из первых российских «невыездных» – никогда не бывал в Германии. Не является ли заявленная тема, попросту говоря, притянутой за уши? Нет, не является. Как сказал когда-то ныне почти забытый поэт и прекрасный критик Аполлон Григорьев – «Пушкин – это наше всё». Сейчас эта фраза превратилась в расхожий анекдот. Это от цинизма времени.
Мы не можем сказать, когда в нашу жизнь впервые вошел Пушкин. Он с нами был всегда. Мы получили этот дар просто и естественно. Важно, как мы им пользуемся. В каком направлении, по каким бы дорогам, имеющим отношение к имени Пушкина, мы ни продвигались, нас всегда ожидают сюрпризы. Я не имею в виду возникающие новые архивные документы или открытия текстологов.
Увлекаясь различными веяниями, отягощаясь житейским опытом, мы неизменно возвращаемся к Пушкину, и оказывается, что некоторое новое понимание, до которого мы только-только дошли, уже давно просто и ясно Пушкиным названо.
В пушкинской простоте сокрыто множество смысловых слоёв, тайн, загадок. Как отметил известный историк литературы Михаил Гершензон: «В Пушкине есть места, куда не ступала ещё нога человеческая <...> труднодоступные и неведомые». Анна Ахматова утверждала: «Тайнопись у Пушкина была».
Многозначность и глубина Пушкина стала предпосылкой тому, что его произведения переводятся на языки всех культурных народов мира, и каждая культура находит в нём что-то своё – и добавляет от себя. (Первый перевод на японский «Капитанской дочки» – конец ХIХ века – назывался «Сон бабочки, размышляющей о душе цветка». Это – к слову).
Первое произведение Пушкина на немецком языке появилось в 1821 году. Альманах «Муза» напечатал в вольном переводе Х.-А. Тидге стихотворение «Роза» (Kuenst Leipzig – 1821). Предполагается, что список лицейского стихотворения, нигде ещё до этого не напечатанного, мог передать переводчику Кюхельбекер, который в 1820 году был в Германии, посетил Гёте, встречался с Тидге и другими немецкими литераторами, его вполне можно считать первым в Германии пропагандистом творчества молодого Пушкина.
Начиная с 1823 года сочинения Пушкина время от времени – полностью или в отрывках – печатаются в различных периодических изданиях. В 1823 году в антологии Борга появляется эпиграмма «История стихотворца» и фрагмент из «Руслана и Людмилы». Антология снабжена комментариями, в которых также упоминается «Кавказский пленник», а о Пушкине сказано, что его творения отличаются живостью изображения и захватывающим повествованием, что «Пушкин в расцвете юношеских сил стал в один ряд с крупнейшими русскими поэтами». В 1824 году «Zeitschrift fuer die elegante Welt» называет Пушкина «русским литературным феноменом». 17 сентября 1825 года «Breslauer Zeitung» печатает перевод «Черкесской песни» из «Кавказского пленника». Там же было напечатано подробное изложение содержания «Бахчисарайского фонтана». В 1824 году вышел отдельной книжкой «Кавказский пленник».
В «Blаеtter fuer gebildete Leser» читаем: «По праву обожествляемый всеми своими согражданами поэт Пушкин на днях завершил очередной плод своего неисчерпаемого таланта – «Цыган», однако этот эксцентрический ум, это поистине выдающееся явление на горизонте новейшей русской литературы, никогда не испытывает потребности в отдыхе от своих многообразных занятий…»
К этому времени Пушкин из южной ссылки был сослан на север, в Михайловское. Каким же был Пушкин, когда впервые предстал перед немецким читателем?
Вообразим себе молодого человека, только что освободившегося из лицейского затворничества – Пушкин безвыездно жил в Царском Селе все шесть лет обучения. Он известен в литературных кругах, поскольку стихи его, начиная с 1814 года, печатаются в российских журналах. Он запросто вхож к Карамзиным, живущим в Царском, дружит с царскосельскими гусарами Чаадаевым и Кавериным. Его похвалил сам Державин. Во время его обучения в Лицей приезжают Жуковский, Батюшков, Вяземский, Александр Тургенев специально посмотреть на юное литературное чудо. Ещё студентом он принят равноправным членом в «Арзамас» – общество передовых российских литераторов-карамзинистов. Он признан – что ещё важнее! – одноклассниками, из которых почти каждый поэт.
И вот – он на свободе! После недолгой поездки в имение матери – Михайловское – возвращается в Петербург. Он использует свободу жадно, взахлёб. Цыгане и карты, театр и актрисы, гусары, балы, визиты, веселия с питиём в «Зелёной лампе» у Никиты Всеволжского. За короткое время молодой Пушкин приобретает устойчивую репутацию беспутного малого. Более того, он сам её поддерживает. Он пишет в послании приятелю: «А я, повеса вечно праздный…»
Старшие друзья беспокоятся о нём. Почти в каждом письме людей пушкинского круга идёт о нём речь. Александр Тургенев – Жуковскому: «Посылаю послание Пушкина-Сверчка ко мне (Сверчок – прозвище Пушкина в «Арзамасе» – Н.М.), которого я ежедневно браню за леность…»
Тургенев – Вяземскому: «Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал; целый день делает визиты б……, а ввечеру иногда играет в банк…»;
Тургенев просит Вяземского о помощи против… «преступной праздности гения» (4 сентября 1818 г.). Подобных свидетельств много. Батюшков даже предлагал отослать Пушкина в Гёттинген и «кормить его там года три молочным супом и логикой». Авось образумится… А между тем читающая публика с нетерпением ждёт очередной песни «Руслана и Людмилы». «Пушкин уже на четвёртой песне своей поэмы… То ли дело как двадцать лет ему стукнет! Ой, старики, не плошайте!» (3 декабря 1818. Тургенев).
Многие близкие люди считали, что поэтический дар выпал не тому. Позже Пушкин «вложит в уста» Сальери: «Где ж правота? Когда священный дар,/ Когда бессмертный гений – не в награду/<…>/ Трудов, усердия, молений послан –/ А озаряет голову безумца,/ Гуляки праздного?…»
Где ж правота? – ещё один адский вопрос. Но гений живёт по своим законам.
Он был участник и – наблюдатель. Если бы Пушкин не был «почетный гражданин кулис», мы никогда бы не узнали, как играла «младая Семёнова», как Истомина «быстрой ножкой ножку бьёт», не имели бы заметок о театре.
Не было бы увлечения картами, не бывать и «Пиковой даме». Если бы не светские развлечения, не было бы «онегинской» Москвы, «онегинского» Петербурга. Если бы не было разговоров с Карамзиным, Чаадаевым, Никитой Муравьёвым, не вызрело бы особенное – Пушкинское – чувство историзма.
«Повеса вечно праздный» в эту же пору создал главные стихотворения декабристского цикла, «Деревню», оду «Вольность», послания Жуковскому, Чаадаеву, вакхические песни, множество лирических стихотворений. И, наконец, поэма «Руслан и Людмила»!
Он был открыт и замкнут. Он одновременно существовал в разных интеллектуальных и чувственных мирах, вбирал в себя «все впечатленья бытия». Интересно, как написана ода «Вольность». Это было в доме Николая Тургенева. В 10-ой – декабристской – главе «Онегина» – «Хромой Тургенев», что «Предвидел в сей толпе дворян/ Освободителей крестьян». На одном из собраний – «Между Лафитом и Клико» – Пушкин вскочил на стол, попросил чернил и перо, растянулся на столе и написал оду, которая стала манифестом декабризма. Это недоступно никакой здравости – к а к – восемнадцатилетний ленивый и праздный повеса смог выразить глубокие универсальные идеи?!
Владыки, вам венец и трон
Даёт закон, а не природа.
Стоите выше вы народа,
Но вечно выше вас – Закон.
И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!…
Эти слова хорошо бы выбить на фронтонах всех правительственных зданий.
Каким озарением – тоже в 18 лет – он смог написать:
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа…
А тремя годами позже, уже находясь в южной ссылке:
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, – до звезды.
Как будто с небес простейшими словами это было ему наговорено.
Если выбрать наугад из пушкинских стихов любую строку, она начинает жить своей отдельной жизнью во множестве значений: «Любимец деспота сенатом слабым правит»…«Я слёзы лью, мне слёзы – утешенье»…«Ум ищет божества, а сердце не находит»… «Кубок янтарный/ Полон давно,/ Пеной янтарной/ Блещет вино»…«Я пережил свои желанья,/ Я разлюбил свои мечты»…«Погасло дневное светило»…«Храни меня, мой талисман»…«Умы людей не время волновать»…«Стамбул гяуры нынче славят»…
За каждой фразой много такого, что ещё нужно уметь прочувствовать, до чего додуматься. Недаром Жуковский говорил, что Пушкин мучает его своим даром, как привидение.
Импульсивность и перепады настроения замечались в Пушкине и в детстве. Бабушка Марья Алексеевна Ганнибал жаловалась на старшего внука: «То его не расшевелишь, не прогонишь играть, а то как развернётся, расходится, ничем не уймёшь».
Внезапные переходы от гнева к ласковости, от буйной весёлости к сосредоточенности наблюдались за ним в Лицее и после. Из характеристики начальника коллегии иностранных дел Каподистрии, написанной перед отправкой Пушкина в ссылку: «Нет такой крайности, в которую не впадал бы этот несчастный молодой человек, как нет и того совершенства, которого не мог он достигнуть высоким превосходством своих достоинств».
«...иногда он корчил лихача, <… >; при этом он рассказывал про себя самые отчаянные анекдоты, <…> Зато заходил ли разговор о чем-нибудь дельном, Пушкин сразу просветлялся. О произведениях словесности он судил верно и с каким-то особенным достоинством…<…> …его ненапечатанные произведения: «Деревня», «Кинжал», Послание Петру Чаадаеву – были не только всем известны, но в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал бы их наизусть». (Из воспоминаний декабриста И.Якушкина).
Из других воспоминаний: «Пылкость души…ясность ума…странное существо, в котором все качества приняли вид крайностей».
Его дар старались приручить. Его пытались воспитывать Вяземский, Чаадаев, Боратынский, Батюшков, добрейший генерал Инзов – его кишинёвский начальник. Инзов отбирал у Пушкина сапоги, чтобы тот сидел дома и не волочился за женами кишинёвских бояр, не пропадал в цыганском таборе. Два царя пытались водить его пером. Ничего не вышло. Он сам делал выбор. Всё ему шло на пользу, – как сказал один булгаковский герой.
Цыгане, карты, кутежи, пристрастия к греческим и итальянским ресторациям в Одессе, постоянно влюблённости – то в одну, то в другую красавицу. Чувства разгорались, затухали, но не исчезали бесследно. Всё откладывалось в копилке «впечатлений бытия», переплавлялось в творчество. Пушкин вполне мог бы подписаться под словами Гёте: «…я обязан своими произведениями не одной только собственной мудрости, но тысяче вещей и лиц вне меня, которые доставили мне материал».
Ну, шалил и шалил молодой Пушкин. А нам-то – что? А нам от этого беспутства остались: «Руслан и Людмила», «Бахчисарайский фонтан», «Кавказский пленник», «Цыгане», множество лирических, политических, философских стихотворений. Пишется «Онегин». Вот с каким литературным багажом предстал Пушкин перед читающей Европой.
Небольшой экскурс в историю российско-немецких отношений.
Со времени Петра Великого Россия распахнулась навстречу Европе. Россия звала к себе ученых, инженеров, военных, ремесленников. Они прибывали из европейских стран на время, некоторые оставались навсегда. Среди них были выходцы из немецких государств. Многие послужили её славе: Беринги, Беллинзгаузены, Врангели, Крузенштерны, Тизенгаузены, Литке, Фонвизины, ряд генералов 1812 года, декабристы, архитекторы, художники и поэты.
Связи России с Европой делались многообразней. Русских великих княжен отдавали замуж в немецкие государства Ольденбург, Гессен, Мекленбург, Вюртемберг, Веймар и другие. Русские Великие князья женились на немецких принцессах, одна из которых – София Ангальт Цербтская – стала Екатериной Великой. Принцессы приезжали в Россию, принимали православие, считали Россию своей родиной, многие трудились для её процветания, создавая учебные заведения, приюты, развивая благотворительность. Семейные и дружественные связи между царствующими домами создавали атмосферу союзничества.
Политические отношения между Россией и Пруссией определились ещё во времена наполеоновских войн. В июне 1802 года в Мемеле (Клайпеде) встретились для переговоров король Фридрих-Вильгельм и королева Луиза с молодым русским царём Александром I. Обаятельный царь поразил воображение королевы. Они много лет переписывались. Всё, что имело отношение к Александру, в глазах королевы было «божественным – его письмо, его лошадь, его кучер» (Марк Алданов). Когда Наполеон оккупировал Пруссию, король и королева были с почетом приняты в Петербурге. (Дочь Луизы Шарлотта стала императрицей Александрой Фёдоровной, супругой Николая I. Русский язык Шарлотте-Александре преподавал старший друг Пушкина – Жуковский).
Между Россией и Германией 112 лет не было войн!
ХХ век нанёс гибельные удары по многообразным связям между нашими странами. Две войны прошлого века – часть семейной истории каждого из нас. Но вот парадокс: культура, не имеющая для самозащиты никакого оружия, оказалась более жизнеспособной, а она – и только она – передаёт душу народа. Эти связи глубже и живут дольше. В самые жестокие годы последней войны в России исполнялась немецкая музыка. По радио – из черных «точек» – лучший бас СССР пел «Шотландскую застольную» Бетховена. В театрах играли «Коварство и любовь», «Разбойников» Шиллера, в оперных театрах затемнённых городов пели «Фауста». В России играли музыку Баха, Гайдна, Шуберта, Шумана, Моцарта.
История беспристрастна и справедлива. Она всё расставляет по своим местам. Никто не говорит: «Микельанджело жил в век Савонаролы». Это Савонарола жил в эпоху Микельанджело. Мы говорим: эпоха Шекспира, эпоха Гёте, эпоха Пушкина.
До войны с Наполеоном российская культура была более ориентирована на Францию, но с конца XVIII века центр философской мысли переместился в Германию. Кант, Шеллинг, Гегель, Фихте, Шлегель – эти имена притягивали молодых людей из России. Историки, литераторы, студенты приезжали в Германию слушать лекции немецких философов. Имена деятелей немецкой культуры наверняка были на слуху у маленького Пушкина. В доме Пушкиных бывали в гостях представители культурной элиты Москвы. Но приближение к немецкой литературе произошло в Лицее, многие преподаватели которого получали образование за границей. В частности, Куницын и Галич, наиболее близкие Пушкину, учились в Гёттингенском университете. В Гёттингене учился гусар Каверин, приятель Пушкина. Там же продолжали своё обучение братья Тургеневы – Николай и Александр. Неспроста Пушкин наделил своего Ленского «душою прямо геттингенской».
Другим магнитом, притягивающим к себе молодых людей, была новая немецкая литература. Юноши пушкинского круга бредили поэзией молодых Гёте и Шиллера. «Поговорим <…>/ О Шиллере, о славе, о любви…» обращался Пушкин к Кюхельбекеру. Здесь все три слова – один порыв, их нужно читать слитно. Они отдельно не живут!
В последней четверти XVIII века литература Германии перестала быть только национальной, стала приобретать черты литературы мировой. Наряду с гигантами Гёте и Шиллером в Германии в этот период работало много талантливых литераторов: Лессинг, Тик, Новалис, Гофман, братья Гримм, Клопшток, Шамиссо. (В сохранившихся до наших дней российских семейных, салонных альбомах первой трети XIX века можно встретить стихи Тика, Клопштока, а также переписанный «Элексир сатаны» Гофмана). В пределах этой статьи не так уж важно выяснять, кто из писателей к какому направлению принадлежал, важно, что все они стали естественной составляющей российской культуры.
Однако в России немецкий язык не получил широкого распространения. Большинство читающей публики знакомилось с произведениями немецких авторов в переводах. Переводами с немецкого занимались друзья Пушкина – Дельвиг и Кюхельбекер – ещё в Лицее. В 1816 году «Фауста» переводил Грибоедов. Но главная заслуга в приобщении российской публики к немецкой литературе принадлежит Василию Андреевичу Жуковскому. Он перевёл 18 стихотворений Гёте. (Баллада «Лесной царь» и «Романс Миньоны» были «положены» на музыку и исполняются до сих пор). Жуковский перевёл около 30 произведений Фридриха Шиллера, в их числе «Вильгельм Тель», «Орлеанская дева», отрывки из «Дон Карлоса». Жуковский переводил из Шамиссо, Уланда, Лямотт Фуке. Он открыл русской публике Клопштока. Известность же Гёте в России была настолько велика, что 1826 году он становится почетным членом Российской Академии Наук. Многие российские литераторы посещали Гёте в Веймаре, считали за честь беседу с великим поэтом, рассказывали ему о литературной жизни в России. В 1820 году у Гётте побывал Вильгельм Кюхельбекер. Неоднократно бывали в Веймаре Александр Тургенев и Фёдор Тютчев. Василий Андреевич Жуковский посетил Гёте трижды. Друг Пушкина, поэт Николай Языков, предпослал первому сборнику своих стихов эпиграф из Гёте:
Wer das Dichten will verstehen,
Muss in´s Land der Dichtung gehen.
Wer den Dichter will verstehen,
Muss in Dichters Lande gehen.
(Тот, кто хочет понять поэзию,
Должен отправиться в страну поэзии.
Тот, кто хочет понять поэта,
Должен отправиться в страну поэта.)
Стихами самого Гёте Языков объясняет паломничество к живому классику.
Гёте уже от многих слышал о Пушкине. А каковы связи «невыездного» Пушкина с немецкой культурой?
Известно, что семья Пушкиных была «вольтерьянской». Пушкин воспитывался на французской литературе и был абсолютно свободен во французском языке. Одно из его лицейских прозвищ – «Француз». Что бы нам ни сообщалось о пренебрежительном отношении семьи к маленькому Пушкину, – это был культурный дом. Пушкин получил хорошее домашнее образование. Не надо проецировать на учителей Пушкина убогого мсье Л`Abbe и прочих «ценою подешевле». У Пушкина были весьма достойные учителя (граф де Монфор, музыкант, поэт и живописец; преподаватель Мариинского института, религиозный писатель Беликов и другие). Надежда Осиповна серьёзно относилась к выбору учителей. Другое дело, что ученик им достался особенный. В плане «Записок» Пушкин написал о годах домашнего учения: «Неприятные воспоминания».
Решающую же роль в образовании юного Пушкина сыграла сама среда обитания – культурная атмосфера семьи. Наше политизированное школьное образование внушало, что родители Пушкина были люди легкомысленные, эгоистичные, Пушкина не любили. Что если бы не Арина Родионовна – страшно подумать! – чего бы мы могли лишиться. Нисколько не умаляя заслуг Арины Родионовны, которая была очень даровитым и добрым человеком, напомним, что была ещё бабушка Марья Алексеевна – с прекрасным русским языком. А легкомысленная мать Надежда Осиповна прочла детям всего Мольера. Маленького Пушкина регулярно водили на детские балы танцмейстера Фогеля. Детей возили на любительские спектакли, где принимали участие Сергей Львович и его брат – поэт Василий Львович. Сергей Львович был прекрасным декламатором. Игрались спектакли и дома, в которых принимали участие дети. Братья Пушкины были шутники и острословы. Их каламбуры ходили по Москве. У обоих были библиотеки. Уникальная библиотека Василия Львовича, которую он привез из Франции, сгорела при пожаре Москвы 1812 года, о чем до сих пор с печалью вспоминают современные библиофилы. Пушкин читал всё. О его начитанности в детстве есть свидетельства сестры Ольги и брата Льва. В доме Пушкиных бывали Карамзин, Жуковский, Бутурлин, Александр Тургенев, поэт Иван Дмитриев – не барская, а культурная элита Москвы.
В этой атмосфере сложилась личность молодого Пушкина.
Стихи Пушкина «Мы все учились понемногу,/ Чему-нибудь и как-нибудь» не стоит понимать слишком буквально. Пушкин и до поступления в Лицей был основательно образован. Лицеист Илличевский пишет своему приятелю, что имеет товарищем «одного молодого человека, который, живши между лучшими стихотворцами, приобрёл много в поэзии знаний и вкуса» (25 марта 1812 года. Пушкину – 12 лет). И другие лицеисты были основательно подготовлены.
Пушкин же образовывался до последнего своего дня.
Пушкин не знал немецкого, однако в его библиотеке много немецких авторов, в переводах на французский или русский языки. Анализ большой библиотеки Пушкина показал, что в ней редкая книга осталась без его помет. Пушкин хорошо знал современную ему немецкую литературу, об этом говорят как прямые упоминания, так и использование её мотивов.
Использование так называемых «бродячих сюжетов» в мировой литературе не редкость. «Скупой рыцарь», «Дон-Жуан», легенды о русалках, о чуме, о Мефистофеле и Фаусте бродят по дорогам мировой литературы, обретая новые черты и страсти. Заимствование – по Веселовскому – это самозарождающиеся сюжеты и встречные течения. Иными словами: человечество во все времена – сначала стихийные, через фольклор, потом из авторской литературы – выстраивало свои коммуникативные связи.
В творчестве Пушкина много заимствований, стилизаций и мистификаций на темы из античной, возрожденческой, средневековой и современной литературы.
Мы же остановимся на мотивах немецких авторов и немецких сказаний. Многое из того, что с детства мы считаем своим достоянием, – некоторые сюжеты сказок Пушкина – пришло к нам из немецкого фольклора или через немецкий фольклор.
По словам Анны Ахматовой, Пушкин – захватчик. Он собирает, выхватывает отовсюду слова и образы, «переплавляет» их и накладывает на них своё клеймо гения – они становятся неповторимыми. Пушкин использовал фабулу или её часть, иногда – только идею, мотив, намёк, – это случалось по-разному – всегда насыщая произведение реалиями, российскими, «русским духом».
Сюжет о сварливой жене был давно известен в фольклоре. В XV веке к нему обращался Себастиан Брант в «Корабле дураков» (глава «О злых женах»). Просматривается он и у братьев Гримм. В черновиках «Сказки о рыбаке и рыбке» сохранилась запись последнего желания старухи – стать Римской Папою, как было в одной из европейских версий сказки. В русских сказках старик и старуха живут в лесу, желания старухи исполняет чудесное дерево или птичка.
Пушкин воспользовался немецкой сказкой, где старик со старухой живут «у самого синего моря», и старику помогает рыба-камбала, которая на самом деле заколдованный принц. Желания у старухи и старика общие – в немецком варианте. Она – барыня, он – барин. Она – царица, он – царь. И даже – Бог. Во всех вариантах сказки старик и старуха наказаны за то, что пожелали подняться выше своего состояния, их превращают в медведей или возвращают к прежней нищете. Пушкин выбрал в осуществительницы желаний более нежный образ – Золотую рыбку – разделил нравственно старика и старуху, которая совсем позабыла, кем была, и осталась «у разбитого корыта».
В «Сказке о мёртвой царевне и семи богатырях», которая тоже восходит к немецкому фольклору, Пушкин убирает не нужные ему сюжетные детали. Гордой и гневливой красавице-царице противостоит добрая царевна, наделённая чертами хорошо воспитанной трудолюбивой крестьянской девушки. Из немецкого же фольклора – образ царевны-Лебеди. Всё, что залетало из разных источников, спрессовывалось со слышанным в детстве от няни, бабушки, на крестьянских посиделках в Захарове, Михайловском. И вышло то, без чего мы себя не мыслим.
Последняя сказка Пушкина – «Сказка о золотом петушке» вызвала много дискуссий по поводу её истоков. Название её почти дословно повторяет название повести Фридриха Клингера «История о Золотом Петухе». Клингер в молодости был сподвижником Шиллера и Гёте. Потом переехал в Россию, где прожил 51 год. (Заглавие одной из его драм «Sturm und Drang» – «Буря и натиск» – стало названием известного литературного направления.) Пушкин для своей сказки использовал только название повести Клингера, сделав его ласковей – «Сказка о золотом п е т у ш к е». В дальнейшем ученые находили возможные «встречные течения» – не вполне, в какой-то мере – в английской литературе, в римской легенде, древнеегипетском эпосе. Анна Ахматова доказала, что сюжет «Золотого петушка» пришел из шутливой новеллы Вашингтона Ирвинга «Легенда об арабском звездочете». Все исследуемые «Петушки» разные: монстры, оборотни, герои.
В пушкинском варианте цензура искала политическую подоплёку. Цензура запретила печатать фразу: «Царствуй, лёжа на боку», и последнее двустишие: «Сказка ложь, да в ней намёк!/ Добрым молодцам урок». На самом деле Пушкин написал шутливую сказку-анекдот о том, что «красота – это страшная сила!» Но шутка, пронизанная иронией, испугала цензуру. Не забудем – Пушкин до конца своих дней был поднадзорным!
В научном обороте проанализировано множество сюжетов, имеющих какие-то черты, знаки, намёки, получившие развитие и иные качества у Пушкина. Важно знать, с какими именно предполагаемыми источниками был знаком Пушкин, но ещё важнее – к а к он их выбирал, «переплавлял». А это – тайна. Залетело с небес слово, имя, образ. Заронилось – и стало жить своей жизнью. Писалось и «припечатывалось печатью гения».
Карточная игра издавна была известна в мире. В пушкинское время она стала непременной частью светской жизни. Пушкин тоже отдавал ей дань. Она же – как пагубная страсть – была предметом изображения многих писателей. После Пушкина тема карточной игры – страсть игрока, психология игрока, мистика карт – интересовала Лермонтова, Гоголя, Достоевского. То же интересовало писателей пушкинской поры и до Пушкина.
У всех присутствуют сходные элементы: игра – забава, игра – азарт, игра – пагубная страсть, разрушение личности, смерть. В различных комбинациях эти элементы присутствуют у многих авторов. Имеются они и в «Пиковой даме» Пушкина.
У Ламотт Фуке в повести «Пиковая дама» герой – учитель в богатом доме, влюблённый в племянницу хозяина. В повести есть заветные карты, проигрыш сопернику, сумасшествие и смерть в сумасшедшем доме. Но в отличие от пушкинского Германна (не путать с оперным вариантом) у Фуке мотив – добыть деньги ради любви. На сходство повестей обратил внимание Набоков. Другой возможный источник пушкинской «Пиковой дамы» – в произведениях Гофмана. В его «Элексире сатаны» и «Счастье игрока» есть сходные моменты: карта, превращающаяся в портрет, игра на убитой даме и т. д... В качестве другого источника мог бы быть роман Фан дер Фельде, где присутствует мотив «верной карты». Пушкин был знаком с этим романом. Мистическая атрибутика неотделима от самой карточной игры, идеи разрушения судеб носились в воздухе. «Захватчик» Пушкин их аккумулировал и наполнял своим содержанием.
Иначе обcтоит дело со «Сценой из Фауста». Произведение Пушкина самим названием подчеркивает связь с сочинением Гёте.
Сюжет о Фаусте и черте известен был и в средневековые времена. Можно сказать, что это один из популярнейших «бродячих сюжетов», привлекавших авторов до Гёте и в новейшие времена. Гёте заимствовал его у поэта-сапожника XVI века Ганса Сакса, которого ценил и неоднократно вспоминал. Но «Фауст» Гёте стал – и остаётся – великим произведением мировой литературы. «Фарос новейших времён, хоть и в средневековых одеждах» – писал Пушкин.
Стихотворение Пушкина «Сцена из Фауста» «выражает глубокое разочарование в науке, в славе, в любви <…> оно вполне оригинально, хотя и использует образы трагедии Гёте – Мефистофель, Фауст, Гретхен» (Т.Цявловская).
Пушкинская «Сцена из Фауста» написана в Михайловской ссылке, в 1825-м или в 1826-м году (черновик отсутствует). Гёте ещё не завершил вторую часть «Фауста». Пушкин не мог её знать. Он продолжал работу над «Онегиным» (IV, V главы), делал заметки к биографическим «Запискам». Очень быстро написал «Графа Нулина». Усиленно работал над «Борисом Годуновым», причем одновременно читал «Курс драматической литературы» Августа Шлегеля. Тогда же был написан набросок «Когда бы я был царь, то позвал бы Александра Пушкина…»
Ещё с лицейских времён он привык работать одновременно над несколькими сочинениями. Они могли быть совершенно разными по жанру, направлению, но что-то их связывало по тайным ходам жизни духа.
Шел шестой год ссылки Пушкина. Он давно уже был признан первым поэтом России. Властителем дум. И в то же время человеком поднадзорным.
Что подвинуло его к написанию своего Фауста?
Рукопись «Сцены из Фауста». Рисунок Пушкина
Пушкина всегда волновала сатанинская тема – от молодых лет до конца жизни. Это «Демон», «Сон Татьяны» из «Евгения Онегина», бесовщина «Пиковой дамы», «Сказок»; «Бесы», «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы» и многое другое. Пушкин верил предсказаниям, пытался понять значение примет и предчувствий, знаков кажимости.
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу…
Светлый гений Пушкина был не редко, но – чем далее, тем больше – мучим бесовщиной. Речи «злобного гения» из стихотворения «Демон» (написанного в Одессе, за три года до «Сцены из Фауста»), «Вливали в душу хладный яд./ Не верил он любви, свободе,/ На жизнь насмешливо глядел –/ И ничего во всей природе/ Благословить он не хотел».
После появления в печати «Сцены из Фауста» Белинский писал, что она «не что иное, как развитие и распространение мысли „Демона“». Пушкин не согласился с этим. В ненапечатанной заметке Пушкин сам объяснил (от третьего лица), что он имел в виду: «В лучшее время жизни сердце, ещё не охлаждённое опытом, доступно для прекрасного, опыт рождает в нём сомнения, уничтожая навсегда лучшие надежды… Недаром великий Гёте называет вечного врага человечества духом отрицающим, и что не хотел ли он (то есть, Пушкин) в своём демоне олицетворить дух отрицания и сомнения?…и начертал печальное влияние оного на нравственность нашего века…» – Были и у юного Пушкина искусители! Поэтому с героями Гёте у него отношения личные, болевые.
Пушкин писал: «Шекспир понял страсти; Гёте – нравы…». Несколько позже: «…Фауст есть величайшее создание… поэтического духа…» Однако свою «Сцену из Фауста» – наряду с традицией – искусительство, цинизм, соблазн – он нагрузил ещё тоской, скукой, сплином, порождёнными отсутствием общественной мысли в России, возможности разумной деятельности. Т.е., ситуацию из Гёте он вставил в русский психологический контекст. Тоской была проникнута вся элегическая поэзия. О тоске и скуке писали близкие Пушкину люди – Грибоедов, Вяземский, Рылеев. Пушкин сплином наделил своего Онегина. «Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа» – писал Пушкин Рылееву.
«Болезнь времени – хандра» – под разными именами – это не скука – пустота. Это чувство неудовлетворённости, недовольства, беспокойства души. Скука и тоска для современников Пушкина были очень близкими понятиями. Тем острее ощущал это ссыльный чиновник Александр Пушкин.
В иронической и блистательной поэме «Граф Нулин» с пошлыми героями – тоска.
У Онегина – тоска. Нет покоя душе царя Бориса. Нет надежды, что царь позовёт
из ссылки. Постоянное ожидание известия о перемени участи…
Кто долго жил в глуши печальной,
Друзья мои, тот знает сам,
Как сильно колокольчик дальный
Порой волнует сердце нам…
Просматривается связь между тоской друзей Пушкина, тоской его героев и скукой Фауста. Не только потому, что многое писалось рядом во времени. Таково было мироощущение людей, не могущих реализоваться вполне. Пушкин начинает свою «Сцену» словами Фауста «Мне скучно, бес». Это – самоцитата из письма Вяземскому: «Мне скучно, Асмодей». Весь диалог Фауста и Мефистофеля – борьба идеалиста и прагматика. Но тоска Фауста (Пушкина, Рылеева, Вяземского) не излечивается прагматическими рецептами. Пушкин закончил свою «Сцену из Фауста» двумя короткими строчками:
Фауст: Всё утопить.
Мефистофель: Сей час.
Реплика Фауста: «Всё утопить» – это что? Жест деятельности, направленный на уничтожение зла, плывущего на корабле? Или – развлечение, близкое к бальмонтовскому:
Потопим добро грузовых кораблей
И будем смеяться над страхом людей.(?)
«Не надобно всё высказывать, – это есть тайна занимательности», – писал Пушкин. Думайте сами. «Куда ж нам плыть?…»
В 1826 году Жуковский в последний раз посетил Гёте и перевёл для него с листа сочинение Пушкина. Легенда передаёт, что Гёте был растроган и подарил Пушкину своё гусиное перо. При этой встрече Гёте было 77 лет. Впереди – завершение «Фауста». Жуковский чувствовал огромную творческую энергетику Гёте. Он написал после этой встречи: «Почто судьба мне запретила/ Тебя узреть в моей весне,/ Тогда душа бы воспалила/ Свой пламень на твоём огне».
После смерти Гёте Пушкин неоднократно обращался к его имени. В частных письмах, статьях. За несколько дней до дуэли он обговаривал с Александром Тургеневым статью памяти Гёте для журнала «Современник». Этот номер вышел уже после гибели Пушкина.
В первой половине 20-х годов произведения Пушкина – в основном, романтические поэмы – печатались в немецкой периодике, чаще всего в отрывках и в прозаических пересказах. Много писали о чудном даре, но с лирикой Пушкина немецкие читатели были знакомы мало. Это произошло потому, что лучший поэт России печатал свои сочинения, в основном, в журналах. Первый двухтомник стихотворений Пушкина вышел только в 1828 году. Это обстоятельство способствовало увеличению переводов из лирики. Однако, исследователи первого десятилетия знакомства немецкого читателя с творчеством Пушкина считают, что выбор его произведений для перевода был односторонним, предпочтение отдавалось романтическим поэмам, а переводы характеризовались низким качеством. В отборе отсутствовали вольнолюбивые мотивы. И всё-таки известность Пушкина в Германии до 1830 года росла. Романтические поэмы, любовная лирика пришлись по душе немецким читателям. Газеты и журналы печатали хвалебные рецензии.
Внук Гёте Вальтер, музыкант и композитор, часто импровизировал на темы произведений Пушкина. Ходили даже слухи, что Вальтер Гёте написал оперу «Цыгане». Это не подтвердилось. Вальтер Гёте прекрасно импровизировал на тему «Цыган», но, к сожалению, не записал нот…
Некоторое охлаждение немецкого общества к Пушкину в начале 30-х годов было вызвано непониманием Пушкина-реалиста. В Германии было совершенно другое мироустройство. В России – крепостное право, самодержавная власть. В Германии правовые демократические нормы – личная свобода, земельные парламенты, самоуправление – вызревали при монархии, внутри монархии.
К середине 30-х годов интерес к Пушкину в Германии снова усилился. Появились новые переводы, серьёзная критика. Наряду с поэзией печатается проза. «Пиковая дама», «История пугачевского бунта», «Дубровский», «Арап Петра великого» – погружают немецкого читателя в русскую историю. Улучшается качество переводов. Из лучших переводов на немецкий язык поэтических произведений Пушкина считаются работы Каролины Павловой (урождённой Яниш), русской поэтессы из немецкой семьи.
Особенно большой популярностью в Германии пользовалась драма «Борис Годунов». За короткое время она была переведена четыре раза. О ней писали: «...по богатству и подлинности характеров, по новизне и прелести описаний природы, по силе живописания человеческой души мы ставим „Бориса Годунова“ несомненно выше целого сонма исторических трагедий… в один ряд с „Эгмонтом“ и „Гецем“». (Russidche bibliothek fuer Deutsche Blaetter fuer litraridche Unterhaltung – 1833. Nr.43). Что примечательно в этой статье? В ней отсутствуют частые прежде сравнения Пушкина с Байроном, здесь историческая драма Пушкина ставится в один ряд с историческими драмами Гёте.
С 1832 по 1837 годы к создававшимся ранее почти исключительно в России добавляются переводы, сделанные в Германии. После гибели Пушкина эта работа активизируется. В 1840 году в Иене вышел первый сборник сочинений. В 1854-м – первое собрание сочинений в 2-х томах, в переводе Боденштедта. Публикуются новые переводы прозы.
Думаю, что уместно представить здесь, как послы немецких государств в России докладывали своим правительствам о смерти Пушкина.
Вюртембергский посол князь Гогенлоэ-Кирхбер: «Пушкин, замечательный поэт, молва о котором разнеслась особенно благодаря тому глубокому трагизму, который заключался в его гибели, Пушкин представитель слишком передовых для строя своей родины взглядов…<…….> Чтение произведений Пушкина и его жизнь ясно указывают на то, почему этот писатель не пользовался уважением среди известной части аристократии, меж тем как всё остальное общество превозносит его до небес и с восторгом и благоговением относится к его памяти…»
Саксонский посланник, барон Люцероде, проявлявший интерес к русской литературе, переводивший на немецкий некоторых русских поэтов, сообщал: «Ужасное событие… глубоко потрясло всех истинно образованных жителей Петербурга. Государственный историограф Александр Пушкин, который достоин быть назван со времени Гёте и Байрона первым поэтом эпохи, пал жертвою ревности, злонамеренно доведённой до безумия».
«В день его отпевания, – писал корреспондент франкфуртской «Allgemeine Zeitung», – можно было судить о том сочувствии всего здешнего общества, которое было возбуждено его смертью, главным образом вследствие литературной славы, приобретённой покойным во всей России».
Подобных свидетельств очень много. Одно заслуживает особого внимания. Письмо находится в Архиве Гёте и Шиллера в Веймаре. Написано швейцаркой Эсперанс Сильвестр, в 20-е годы воспитывавшей дочерей Великой княгини Марии Павловны – герцогини веймарской. С семьёй герцога г-жа Сильвестр несколько раз посещала Петербург. Она бывала в России и после службы при веймарском дворе. В 30-е годы она стала воспитательницей детей министра просвещения Уварова. Она была знакома с Гёте, дружна с его секретарём и биографом Эккерманом. Г-жа Сильвестр была хорошо знакома с Жуковским, Александром Тургеневым, Тютчевым и другими литераторами, посещавшими Гёте. В зиму 1836-37 года она находилась в Петербурге. Письмо, о котором идёт речь, написано одному из её друзей – веймарскому канцлеру Фридриху фон Мюллеру. Вот некоторые извлечения из этого большого письма: «Единственное событие глубоко затронуло меня этой зимой <…> по горестным сожалениям, которые оно вызвало у всех друзей поэзии, ибо <…> Россия потеряла своего Орфея <…>. Пушкин умер в возрасте Рафаэля, Байрона; сколько творений, сколько мыслей поглощено могилой! Среди всех поэтических талантов, которые блистают ныне на земле, Пушкин, я думаю, был первым из первых гениев…»
Далее г-жа Сильвестр пишет, что Пушкин, замкнутый в плену своих обязанностей, не мог вполне отдаться порывам своего гения, а отдался порывам своих страстей, которые «были возбуждены самым подлым образом…<…> Я слышала мнение, что о Пушкине едва ли стоит жалеть, эти слова заставляют меня содрогаться. Поэзия – это первооснова народного сознания,… поэт – это голос всех вместе и каждого в отдельности… он выполняет божественную миссию… Как же не оплакивать гибель этих посланцев небес…, когда голосу их внимал весь народ, как это было с Пушкиным: зачем касаться их мимолётных слабостей, если их бессмертные голоса отзовутся в будущих веках; …нет такого высокого суда, который был бы вправе осудить гения!» И наконец: «До нынешнего времени Россия заимствовала у других, теперь наступил момент, когда народы Запада смогут воспользоваться её плодами <…>, которые откроют нам сокровенную историю этой обширной страны…и её поэтического сознания…» (23февраля – 6 марта 1837 г. 12 градусов мороза).
Из приведённой выше подборки писем не следует преувеличивать популярность Пушкина в Германии. Влияние Пушкина на российскую и немецкую духовную жизнь масштабно несопоставимо. Но оценки его творчества на родине и в Германии подчас близки даже в своем образном выражении. Когда Пушкин погиб, одна-единственная русская газета «Литературное Прибавление к Русскому Инвалиду» пренебрегла запретом властей на выражение скорби и напечатала в черной рамке некролог: «Солнце нашей поэзии закатилось. Пушкин скончался. Скончался в цвете лет, в середине своего великого поприща…» За что редактор получил нагоняй от правительства. Интересно, что немецкий журнал «Европа» выразил те же мысли, что и российский автор: «Поэты сродни звёздам тем, что вблизи можно заметить и наблюдать и малые, <…>, издалека же видны лишь звёзды первой величины. К таким относится русский поэт Пушкин, который… пал на дуэли… Эхо этого выстрела гремит по всей России. Ибо Пушкин <…> был, пожалуй, более народным поэтом для России, чем Шиллер для нас. <…> Не будет ли уместным нам здесь, в Германии,… сказать несколько слов об этом европейце…»
За время, прошедшее после гибели Пушкина, слава его стала всемирной. Нет страны в пределах цивилизации, где бы ни издавались его произведения. Во многих странах существует своя «пушкинистика».
В Германии произведения Пушкина в переводах и в двуязычном варианте издаются как в небольших карманных книжках, так и в солидных изданиях. В 1999 году издательство Инзель выпустило большое подарочное двуязычное полное собрание стихотворений в переводе Михаила Энгельгарда, которое подготовил к печати д-р Рольф-Дитрих Кайль (Alexandr Puschkin. Die Gedichte. Russisch und deutsch. Aus dem Russischen uebertragen von Michael Engelhard. Herausgegeben von Rolf-Dietrich Keil.)
Доктор Кайль – замечательный знаток и переводчик русской литературы, почетный член Российской Академии наук. Диапазон его интересов очень широк – от Гоголя до Пастернака. Он переводит на немецкий и литературно-теоретические работы. В частности, им переведена книга Лотмана «Структура художественного текста». Но главная его страсть – Пушкин. Среди множества его переводов «Евгений Онегин» – плод двадцати лет трудов. Это издание отличается от всех предыдущих (двенадцати!) тем, что д-р Кайль является также автором подробных комментариев, библиографии и всего вспомогательного аппарата книги. В 1999 году вышла монография д-ра Кайля «Пушкин. Творчество. Биография» (Rolf-Dietrich Keil, Puschkin, Ein Dichterleben, Biographie, Insel Verlag).
В 1987 году профессор Боннского университета д-р Кайль создал Немецкое Пушкинское общество. Общество проводит пушкинские конференции, где зачитываются рефераты немецких пушкинистов, проводятся вечера поэзии.
Но не только литературная известность связывает Пушкина с Германией. Младшая дочь поэта – Наталья Александровна графиня Меренберг во втором браке была замужем за принцем Нассауским. С 1867 года и до самой смерти она жила в Висбадене. Её правнучка, Клотильда фон Меренберг живёт в Висбадене и сейчас. Совсем недавно она подарила России роман «Вера Петровна», написанный её прабабушкой – младшей дочерью Пушкина. Роман написан по-немецки. Уже переведён и издан. Но об этом – как-нибудь после.
Норма МАНН,
г. Кёльн