Свидетели эпохи

ТРИ ГОДА ДЕТСТВА

(продолжение)*

* Начало см. № 7.

ГЕТТО

Через три недели после прихода немцев появилось распоряжение коменданта о создании в Минске гетто − района, куда в течение пяти суток должны переселиться все евреи города. Разрешалось взять с собой домашнее имущество. Поддерживать порядок в гетто должен был Еврейский Совет (Юденрат) и еврейская служба охраны. Состав Юденрата во главе с Ильёй Мушкиным назначили немецкие власти. Я хорошо помню этого несчастного человека, с распущенными седыми волосами, внешне похожего на Бен Гуриона. Мама, работавшая переводчиком в Юденрате, очень хорошо о нём отзывалась. Впоследствии немцы его расстреляли, как и начальника службы охраны гетто Зяму Серебрянского. Почти одновременно с созданием гетто появилось и распоряжение об обязательном ношении евреями старше 10 лет опознавательных знаков – жёлтых «заплат», которые следовало пришить на одежду на левой стороне груди и на спине. Евреям было запрещено ходить по тротуарам, посещать школу, театры, кино, библиотеки и музеи.

К нам стали приходить русские соседи с выражением сочувствия и с предложениями помощи. Первым пришёл Клементий Лисовский, с его сыном Кимом я дружил. Сам Лисовский был старым, обстоятельным человеком. Он сказал маме: «Ты в гетто не ходи, я помогу вам спрятаться». Мама поблагодарила его, но сказала, что она не может рисковать своей семьёй и семьёй Лисовского. Она не думала, что гетто − это верная гибель! Думала, что жизнь будет нелёгкой, евреи будут ограничены в передвижении, будет голодно, но право работать сохранится – ведь это необходимо оккупационным властям. Приходили и другие соседи и знакомые, приносили что-либо из продуктов, некоторым мама передавала на сохранение ценные вещи, в частности, мадам Зигель, эстонке, отдала «каретные» часы, и после войны та вернула их. Эти часы и сегодня стоят в моём доме. Почти всё остальное: мебель, пианино − осталось в доме: этот «неходовой товар» нельзя было обменять на продукты. В квартире оставалась Лёня, моя няня, полька, которая и должна была присмотреть за нашим имуществом.

Власти разрешили взять вещи и необходимую утварь. Даже дрова, так как предстояло зимовать за колючей проволокой, без возможности что-либо доставить в гетто. Всё это мы погрузили на телегу, а сами пошли следом по мостовой (по тротуару евреям ходить уже было запрещено) в гетто, в наше новое жилище по Обувной улице. Там в одной комнате разместилось нас тринадцать человек. Рядом имелась небольшая кухня с «русской печью», где на таганке обитатели нашей комнаты и жители другой половины дома могли разогреть себе пищу. Семейное хозяйство вела тётя Песя, готовя нехитрую еду, которая делилась на всех и казалась очень вкусной. В первое время тётя пекла ржаной хлеб и жарила картошку на рыбьем жире, который маме удалось выменять за пределами гетто, но позже наш рацион стал гораздо беднее.

 Наш первый дом в гетто на ул. Обутковой

К осени стали доходить слухи о массовых убийствах евреев в окружающих местечках. Однако точных данных не поступало, нацисты тщательно скрывали свои преступления и распускали ложные слухи о «переселении» евреев и направлении их на работы в другую местность. Охрана гетто в первое время была не очень строгой, сплошной проволоки вокруг ещё не было, поэтому иногда приходила Лёня и приносила что-либо из продуктов, выменянных на вещи из нашей старой квартиры. Лёня очень боялась приходить в гетто, буквально дрожала от страха и старалась скорее уйти назад.

Однажды − это было, наверное, уже в октябре, на улице раздались выстрелы. В комнату ворвались полицейские из украинского отряда и стали грубо выгонять жильцов на улицу. Они погнали нас в сторону четырёхэтажной школы, самого высокого здания в гетто. Во дворе школы были собраны тысячи людей, на крыльце установлены пулемёты, направленные на толпу. Там мы простояли несколько часов. Затем поднявшийся на крыльцо немецкий офицер сказал по-русски, что те, у кого есть золотые предметы или деньги, могут пройти в здание школы, остальные будут подвергнуты репрессии. У нас с собой ничего ценного не было, кроме бумажных советских денег. Тётя Песя, взяв меня и Вову за руки, вместе с Лидой пошла к крыльцу школы, отдала эти деньги немцу, бросившему их в открытый чемодан, где уже лежали золотые кольца, оправы от очков, монеты и цепочки. Нас впустили в здание, подержали там некоторое время, после чего выгнали обратно во двор школы и повели под охраной в сквер перед Юденратом. Там продержали до вечера, а затем охрану сняли, и все задерженные смогли разойтись. Это была только репетиция расстрельной «акции»...

Вскоре нас переселили – в Зелёный переулок, который был границей гетто. За нашим двором был уже русский район. Теперь к нашей семье добавилась Мария Борисовна Таубкина, вдова папиного брата Исаака, который умер уже в гетто. В той же маленькой комнате жила ещё одна семья: немолодая супружеская пара со взрослой дочерью и сыном лет 14-ти. Все шестеро (Мария Борисовна, тётя Песя, Вова, Лида, мама и я) − укладывались на ночь поперёк двух сдвинутых кроватей. Если одному надо было повернуться, поворачивались мы все. Питались мы теперь значительно скуднее: «затирка» – суп, в котором плавало несколько галушек из ржаной муки, и кусок хлеба, вот и весь обед и ужин, а утром на завтрак пили чай с сахарином, заваренный травой, и съедали по куску хлеба.

Основной добытчицей еды была мама – как работник Юденрата она получала 400 граммов хлеба в день, а, кроме того, изредка ходила в русский район и обменивала что-либо из вещей на продукты. Мама не была типичной еврейкой, но выход из гетто был сопряжён с огромным риском. Однажды её задержал белорусский полицай, но удалось откупиться – мама, сняв с пальца, отдала ему обручальное кольцо. Пришла домой очень удручённая случившимся, но мужественно продолжала выходить за пределы гетто – семью надо было кормить. Один раз тётя Песя, взяв саночки, вместе со мной подлезла под проволоку, и мы отправились на склад городской управы, где по ордеру, выданному нашим русским знакомым, удалось получить большой мешок мёрзлой картошки, невредимыми вернуться в гетто и долго питаться этой картошкой.

Трагические события 7 ноября 1941 г. не застали большинство обитателей гетто врасплох. Из Юденрата стало известно, что готовится «акция», но район проведения и масштабы её не были известны. Вечером 6 ноября Лида увела меня и Вову из гетто на русскую сторону улицы Немига к маминой довоенной сослуживице по фамилии Кандыбо, а сама вернулась в гетто. Рано утром хозяйка повела нас на улицу Ворошилова в наш старый дом, к Лёне. Выйдя на Немигу и двигаясь по её русской стороне в сторону Республиканской, мы видели, что во всех подворотнях дежурят эсэсовцы, а на другой, еврейской стороне «украинцы» и полицаи выгоняют людей из домов и собирают в колонны, нещадно избивая плетьми. Я видел, как женщину с грудным ребёнком на руках украинец хлестал портупеей, а она пыталась прикрыть дитя руками.

Мы благополучно пришли в наш старый дом. Лёня и соседи Бобровские нас покормили, но оставить в доме побоялись. Когда стемнело, через дыру в заборе меня и Вову провели в расположенное рядом цветочное хозяйство, где Лёня работала. Лёня уложила нас на ящиках от рассады. Проснулся я от яркого света карманного фонаря. Рядом со мной стояли два полицая, они спросили, кто мы такие. Не сговариваясь, мы ответили, что я сын Леонарды Фердинандовны, а Вова − её племянник. Полиция ещё долго искала в оранжерее спрятавшихся взрослых, но, никого не найдя, под утро ушла. В эту ночь обыски и облавы были проведены во всех близлежащих домах. По слухам, донесла о скрывающихся партизанах жительница нашего двора Соня Ганчарык: она видела, как мы проникали через дыру в заборе в оранжерею. Когда совсем рассвело, Лёня с трясущимися руками проводила нас на улицу, и мы сами вернулись в гетто. Дома все были живы: на этот раз немецкая акция проводилась на Республиканской улице, а наш район не затронула. Как стало позднее известно, все евреи, согнанные в этот день в колонны, были доставлены в район минского пригорода Тучинки и там в течение двух дней расстреляны.

Несмотря на подавленное состояние после «акции», тревогу за свою жизнь и жизнь близких, надо было существовать и бороться за выживание. Сведения с фронта до нас доходили из немецких газет, которым мы тогда не верили. Нельзя было представить себе, что немецкие войска находятся под Москвой и Ленинградом. Мы считали это пропагандой. Доходили слухи и о партизанах, но связи с ними в гетто не было. Изредка город бомбила советская авиация, и это вызывало у нас большой энтузиазм: «своих» бомб никто не боялся.

И всё же мы, дети, жили своей жизнью. Мы ходили, особенно в своём районе, спокойно. Выше по нашей улице был карьер, откуда до войны брали глину и песок, а за ним − граница гетто. Когда наступила зима и выпал снег, мы стали там кататься на лыжах и санках. С русской стороны тоже спускались дети и катались вместе с нами. Днём я много читал: «Пятнадцатилетний капитан», «Дети капитана Гранта», «Люда Власовская» Чарской и сказки − книги, которые мама захватила из нашего старого дома. Как было приятно уйти в мир грёз и хоть на время позабыть о реальности. Вова читал учебники для пятого класса и решал математические примеры. Гуляли мы редко − было холодно, а нас одолевал постоянный голод.

Наше относительное спокойствие было нарушено 2 марта 1942 года. Внезапно утром на улице послышались выстрелы, всё ближе к нам. В нашем доме была устроена «малина» – укрытие. На кухне поднималась доска пола, под ней был лаз в подпол, где могли разместиться два-три десятка человек. Но кто-то должен был остаться наверху − закрыть отверстие и положить на это место коврик, чтобы собаки не учуяли запах скрывавшихся. Наверху осталась мама: у неё была справка, что она работает в Юденрате. Почти все обитатели дома вмиг оказались в подполе. Мама опустила доску и накрыла её мокрым ковриком. Почти сразу над нашими головами раздался топот, крики, выстрелы и вопли несчастных, не успевших спрятаться; всё это продолжалось, казалось нам, бесконечно долго, но постепенно грохот наверху затих... Я в полной темноте забился в дальний угол и дрожал: мне казалось, что вот-вот немцы обнаружат нас, бросят гранаты и пустят собак. Так они делали, находя «малины», и мы это знали. Но наверху осталась мама, которую я очень любил и не мог представить жизнь без неё. Казалось, прошла вечность, пока доска стала подниматься и в подпол проник свет, но мы не знали, кто наверху, немцы или свои. Наверху была мама, я прижался к ней и заплакал...

У крыльца дома лежал старик со смешной фамилией Желток, у него была прострелена голова. На улице было много убитых, и почти все жители соседних домов исчезли. Как выяснилось из найденных впоследствии немецких секретных документов, «для сохранения в тайне намеченного мероприятия юденрату было сообщено, что 5000 евреев из гетто будут переселены, они должны быть отобраны юденратом и собраны для отправки... Когда утром 2 марта 1942 г. гетто было окружено, ни один еврей не был представлен юденратом к отправке. Была применена сила, евреи собраны и колонной направлены на станцию Минск-Товарная, где были погружены в состав, и отправлены на станцию Койданово, в 30-ти км юго-западнее Минска. Их выгрузили из вагонов, и под охраной литовцев они были доставлены к траншеям. Всего было расстреляно 3412 евреев».

На следующее утро я вышел на улицу. День был солнечный, на белом снегу ярко выделялись кровавые пятна. Трупы убитых сносили в карьер. Теперь на этом месте, в центре Минска, находится памятник «Яма». В 1948 году на средства, собранные минскими евреями здесь был установлен скромный обелиск. Это был первый в Советском Союзе памятник погибшим евреям. На нём была выбита надпись на идише и русском о том, что здесь покоятся евреи (а не просто «советские граждане»), убитые немецко-фашистскими злодеями.

И всё-таки и после погрома жизнь в гетто продолжалась. Вове удалось проникнуть в русский район и удачно поменять вещи на пшённую крупу и даже кусок сливочного масла. У меня тоже была маленькая радость: мама дала мне две картошки, чтобы обменять их у немецких евреев на перочинный ножик, о котором я давно мечтал. Я отправился на «толкучку» у забора, где жили гамбургские евреи. Я стал спрашивать у них «федер-мессер», в буквальном переводе − «нож для перьев», а они не знали этого слова (у них это «ташен-мессер», т.е. «карманный нож»). В конце концов я получил маникюрный ножик с зелёной ручкой, на лезвии которого было написано «Золинген», – название знаменитой фирмы. Он потом ещё долго служил мне...

Подошёл мой день рождения – 12 апреля, который раньше отмечался у нас очень торжественно, приглашались мои сверстники, раздавались подарки. Теперь мы тоже собрались за столом, и Лида сказала, что всего год назад, у нас на столе было полно пирогов, с нами был папа, всё было так радостно, а теперь нет даже хлеба. Но мама достала краюху припрятанного каравая, всем налили сладкого чаю с сахарином, и мы отпраздновали мой первый и последний в гетто день рождения − 10 лет.

(окончание следует)

г. Петах-Тиква, Израиль